Лабиринт - Яэко Ногами

— Если они повадятся сюда летать, то вместо укрепления рва надо бы в первую очередь щели строить.

— Однако как же это так получается? Китайцы все летают и летают, а самолетов со знаком восходящего солнца что-то ни одного не видно.

— Да вот, например, сегодня прилетели бы сюда хоть пять-шесть наших самолетов и встретили тех,

— Все они сейчас на южном фронте.

— Теперь чуть что — все валят на юг. Уж не превратились ли все самолеты в ласточек-касаточек, что они так стремятся на юг,— отпустил на родном диалекте шуточку солдат 1-го разряда Аоки, по прозвищу Дядюшка.

Солдаты, сидевшие, словно птицы на телеграфных проводах, на поваленных деревьях или, скрестив ноги, на траве, дружно засмеялись. Этот дружный хохот разрядил их страх и рассеял мрачное настроение. Какая бы неприятность ни была, долго переживать не стоит — так привыкают рассуждать солдаты на фронте. Лучше не теряться в неприятной обстановке и попробовать извлечь из нее какую-то выгоду для себя!

— Господин ефрейтор, а что, если мы сегодня на этом закончим, а остальное доделаем завтра?—предложил Накан, солдат 1-го разряда. Накаи был толковый парень и очень часто проявлял инициативу в подобных обстоятельствах. Он мог себе позволить так просто обратиться к ефрейтору, потому что частенько бывал его партнером по азартным играм.

— Да, пожалуй,

Ефрейтор Хата, сидя на распиленных для свай бревнах, закуривал сигарету, прикрывая большими, под стать его мощной фигуре, ладонями огонек спички от легкого ветерка.

— Ребята, которые ремонтируют ров, тоже, наверно, закончили. Разрешите сходить посмотреть?

Ефрейтор сунул было правую руку в наружный карман кителя, но вспомнил, что часов у него нет. Ночью, когда он играл в карты, ему не хватило отложенных заветных банкнот Объединенного китайского банка и пришлось отдать часы. Накаи тоже был среди игроков, и хотя часы достались не ему, но, несомненно, ефрейтор с недовольством подумал, что Накаи тоже обчистил его на несколько банкнот.

— Да погоди ты! —сердито оборвал он Накаи, который поднялся уже идти, и кивнул Сёдзо:

— Канно, сходи ты, посмотри!

— Слушаюсь!

Если идти в сторону казарм и далее мимо ворот, то пришлось бы огибать добрую половину холма. А по узенькой тропинке, протоптанной с тех пор, как началась рубка леса и подноска свай, до оползня, где производились работы, можно было добраться и лесом.

Сёдзо выбрал более короткий путь. Шагая по тропинке, он снова вспомнил образное выражение Тацуэ, сыгравшее такую трагическую роль в ее жизни. Оно всплыло в его памяти, когда Аоки пошутил насчет самолетов. «Раз уж одна ласточка прилетела»,— сказала тогда Тацуэ... Такая ласточка пролетела и над их отрядом.

Не исключено, что бомбардировщики появятся и завтра, и послезавтра. Даже как-то странно, что они сегодня не бомбили. Но почему же он решил, что этого не будет, и так внимательно и спокойно рассматривал самолеты противника над своей головой? Неужели он уж такой храбрый! Наоборот, скорее потому, что он отупел от страха. А случись худшее— его разорвало бы в клочья, и куски его тела валялись бы в траве, как ветки и сучья срубленных деревьев! И, может быть, потому он так нарочито твердо ступал по рыхлой земле своими ногами, обутыми в рабочие матерчатые ботинки на резине. Раздувая ноздри, он всей грудью вдыхал аромат травы, мха, опавших листьев — все наполнявшие сыроватый лес бодрящие запахи. Какие-то птички величиной с воробья по-осеннему негромко щебетали на ветках прямо над его головой. И, слушая их, он вдруг ощутил жгучую радость, словно снова обрел жизнь. Это была удивительная радость от сознания, что его не разорвало на куски, что он цел и невредим, может стоять и ходить по земле, может делать все, что присуще человеку. Это была новая жажда жить, что бы ни случилось, только бы не умереть.

Ему хотелось одного — жить. Но жить — это значило снова увидеть жену. Где и как жить — это было не важно. Лишь бы жить подле нее, подле ребенка, которого она будет держать на руках. «Марико!» — громко произнес он имя жены и посмотрел вверх, на просвечивавшее сквозь листву небо, словно ожидая, что оттуда выглянет ее белое овальное личико. И круг мыслей Сёдзо замкнулся на личном, человеческом. И Кидзу, и Хуан, и два Китая, и даже муки войны, в которой, с его точки зрения, и победить и проиграть для Японии было одинаково плохо,— все отодвинулось куда-то далеко-далеко.

Глава седьмая. Побег

На пятый день после того, как вражеские бомбардировщики совершили здесь свой зловещий полет по кругу, работы по ремонту рва были закончены.

Вечером, в темноте, окутавшей пашни, простиравшиеся перед расположением отряда, внезапно раздались звуки песенки окэса (Окэса — один из видов японской народной песни). Пела женщина.

Ты сказал мне: «Приходи». Как же я могу Прийти к тебе на остров Садо? Ведь до острова Садо Сорок девять ри По волнам...

Это случилось в девять часов вечера, после отбоя. Даже честно улегшиеся в постель солдаты еще не спали. А для тех, кто пристрастился к азартным играм, наступило самое время. Увлеченные картами, маджаном или шахматами, игроки ни на что не обращали внимания, разве что старались не пропустить своей смены в карауле. Но неожиданно зазвучавшая песенка моментально заставила их забыть обо всем: и только что начатую партию, и свое раздумье — хлопнуть ли сейчас картой или еще подождать, и неосмотрительно продвинутую вперед пешку, которая стала хорошей приманкой для коня. Благодаря усилителю казалось, что женщина поет где-то совсем недалеко от рва. И хотя было слышно какое-то шипение, оно не могло заглушить печальной песни.

— А ведь начали все-таки! — первым вскрикнул ефрейтор Хата.

Казарма напоминала продолговатый темный ящик. Окна были занавешены склеенной в несколько слоев черной бумагой. Пятнадцатисвечовые лампочки, которые горели всю ночь только у входных дверей в противоположных концах коридора, были тоже под черными колпачками и слабым красноватым светом освещали лишь небольшое пространство. С тех пор как стала особенно строго соблюдаться светомаскировка, любители азартных игр завели себе свои светильники — пустые консервные банки со свечками.

Ефрейтор Хата, сидевший, поджав ноги, на кровати почти у самой двери, играл в той же компании, что и вчера вечером. Он старательно обдумывал каждый свой ход и особенно внимательно следил за тем, чтобы сосед справа — рядовой 1-го разряда Накаи — не побил его «кленовые листья». И