Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
присела от такой неожиданности. Воздух свеж, как после дождя. Даже запах размокших
обветренных штакетниковых реек такой же, как летом. Тем более, что снег этот ещё ненадёжен.
Быстрее всего белизна исчезает в траве – теплее, там что ли? Какой-то невероятно чистый, как
будто и в самом деле неземной снег, остаётся лишь на дорогах, которые кажутся сейчас
нарисованными известью.
Всё это вроде бы хорошо и красиво, да только к вечеру снег сыплется снова. Продолжается и в
ночь. А потом – весь следующий день. Новая тихая картина постепенно становится привычной, но
жажда новизны, разбуженная в Романе, уже по инерции требует теперь чего-нибудь ещё. Газеты
свежие полистать, что ли? Факт газет, несмотря на их относительную новизну, интересен сам по
себе. Ведь все предметы и вещи, окружающие тебя здесь, привычны, как собственные руки. А вот
газеты с их специфическим, нездешним, ещё не выветренным ароматом бумаги и типографской
краски – это, вроде, как что-то приходящее из другой, большой жизни. Это, можно сказать,
документ, само доказательство существования её. И уже сам запах газет кажется запахом нового.
Без этого газетного аромата новости не столь материальны, не столь обоснованы. Тем более, что
по другому-то новости сюда не проникают. Приёмничек из-за излучения подстанции ничего не
ловит, телевизор лучше всего показывает рябь, потому что дом стоит хоть и выше села, но явно в
какой-то теледыре. В общем, цивилизация на этом взгорке разряжена, как воздух в высокогорных
450
районах. Спустишься вниз, и Пылёвка – что Москва: люди ходят, радио с крыши клуба что-то
простужено, но как всегда оптимистично бормочет, иногда машины сигналят, хоть им и некого
особенно там пугать, собаки лают, петухи поют. Живут же люди. В общем, хорошо бы съездить за
газетами к Матвеевым, да только скользко.
Впрочем, газеты – это уже так, суета и каприз любопытства. В доме не остаётся воды. Было бы
сухо, так сгонять на мотоцикле до водокачки – ноль проблем, а тут куда попрёшь?
И всё же на третий день приходится рискнуть. В обед, уложив детей, Роман забрасывает в
коляску обе фляги и едет в село на водокачку. Вниз мотоцикл хоть боком да юзом, но съезжает, а
вот обратно – никак. Перегруженная коляска тянет вкось, заднее колесо крутится, как точило,
облако синего дыма со сладковатым запахом масла накрыло весь склон, а мотоцикл на месте. И
это лишь в самом начале, в самом пологом месте подъёма. Тут, пожалуй, и без груза не заехать.
Решение приходит простое. Роман берёт одну флягу, выливает из неё немного воды, закидывает
на плечо и – бегом в гору: как бы ребятишки не проснулись там раньше времени. Они, конечно,
самостоятельные, но чего пугать их лишний раз?
Бегал когда-то в армии, неся на плечах снарядный ящик, набитый камнями и думал, что это
неудобно – углы острые, врезаются в шею и плечи. А вот пробегись-ка, не зная как его обхватить, с
круглым, скользким бидоном, в котором толчками колотится вода! Да ещё в гору, да когда ещё
грязь и снег под ногами. Несколько раз он падает на склоне, так что бидон шмякается в разбухшую
землю – со стороны смотреть – так со смеху помрёшь. До ворот ограды добегает, совершенно
задохнувшись от непривычной нагрузки, грязный и взмокший от пота. Но это вызывает даже
восторг – хороша тренировочка! Надо, надо иногда делать такие прогоны, чтобы жиром не
заплывать. Может быть, и со вторым бидоном пробежаться так же, да только воды побольше в нём
оставить? Или уже хватит на сегодня? Проще отогнать мотоцикл к Матвею, а когда дорогу обдует,
пригнать его домой. Пока и этой воды хватит. Ладно, там видно будет. Оставив бидон с куском
прессованной глины, вбитой в полое дно, на крыльце, Роман заглядывает в дом – там всё
спокойно, ребятишки ещё спят. Бежать вниз, без груза, да уже разогретому – одно удовольствие.
Но что это, и как всё это понять? Мотоцикла почему-то нет на месте. Он что, бежит не туда? Да нет
же – вот его собственные следы. Вот и место, где он буксовал. Мотоцикл стоял здесь! А вот следы
резиновых сапог с таким же протектором, как у него, только размером поменьше. Специально
сверяя, Роман рядом с чужим следом отпечатывает свой. Точно – след чужой. Это что, чья-то
шутка такая? Да какая, к чёрту, шутка?! Так не шутят. Мотоцикл угнали! И на какое-то мгновение
эта мысль приводит Романа в некое раскалённое остолбенение. Мотоцикл – это единственное, что
осталось от отца! «Ну, сука, – буквально орёт Роман внутри себя неизвестно кому, – ты просто не
знаешь в чей огород залез! Я же тебя хоть где найду! Я же разорву тебя, кем бы ты ни оказался!»
Он чувствует своё бешенство почти материально, сейчас он таков, что злость на завхоза в
Выберино – просто жалкий пшик в сравнении с тем, что в нём кипит. Но что же делать? Он бежит к
Матвею.
Матвей с Катериной чаюют за столом. Таким Романа они ещё не видели: грязный, взбешённый
до того, что слоова выговорить не может.
– Мотоцикл угнали! – сразу всё сообщает и сразу всё объясняет он.
И Матвею больше ничего не надо говорить. Ему ли объяснять, что такое мотоцикл – вообще, в
принципе, и в частности – что такое мотоцикл Романа? Кажется, бешенство его молодого друга
взрывается в Матвее удвоенно.
– Кто?! – орёт он, вскакивая так, на что на столе переворачивается чашка с белёным чаем.
– Искать надо!
Матвей бросается к вешалке. Катерина откидывается на стуле, молитвенно сложив руки на
груди.
– Только не трогайте его, только не трогайте, – умоляюще шепчет она.
Конечно же, она не знает, кто этот дурак, додумавшийся угнать мотоцикл, по сути, у них обоих;
не знает, откуда и как он его угнал, знает лишь одно, что двое этих бешеных побледневших
мужиков всё равно его найдут. А ведь Матвей уже так давно не сидел в тюрьме. И ему так
понравилось там не сидеть. Неужели снова, да ещё на старости лет?
Сначала на злобно рокочущем «Урале» Матвея они мчатся к месту угона. Матвею хочется на
всё взглянуть самому. И тут, на пятачке, изъеложенном буксующим колесом, Матвей немного
сбрасывает свои обороты.
– Ребятишки дома одни? – спрашивает он.
– Одни.
– Иди домой. Остынь немного. Я и сам найду.
Мысль о детях заставляет и Романа перевести дух.
– Только когда найдёшь этого придурка, не трогай его, ладно? Оставь мне.
