Путь отцов - Сергей Фудель

Так относятся к молитве все святые; поэтому когда они говорят о ней не как о частной добродетели, наряду с другими, а именно как о «преемнице благодати», они находят для нее свои величайшие слова.

«Когда душа, упразднившись от всего внешнего, соединится с молитвою, тогда молитва, как пламя некое, окружив ее, как огонь железо, делает ее всю огненною… Блажен, кто еще в жизни сей таким видетися сподобился, и сам свой бренный по естеству образ видит огненным по благодати» (преп. Илия пресвитер, Д V, 378).

«Молитва, по качеству своему, есть общение (событие) и единение человека и Бога. По действию же она есть стояние мира… мост чрез искушения… пресечение браней, дело Ангелов, пища бесплотных, будущее радование, конца и предела не имеющее делание, источник добродетелей… проявление мер… Для истинно молящегося молитва есть истязалище, судилище и престол Господень, прежде престола будущего» (преп. Иоанн Лествичник, Д V, 346).

У молитвы есть свой «лествица» восхождений, начиная от первого искреннего лепета Богу до высших ее степеней и озарений, доступных только святым, а у нас, современников, есть одна особая причина, по которой мы иногда стремимся к ней больше всего.

«Если ты не получил дара воздержания (пощения), — пишет преп. Иоанна Карпафийский, — то ведай, что Господь ради молитвы твоей и упования хочет услышать тебя, когда воззовешь к Нему. Узнав такое Господнее о тебе присуждение, не тужи о своем бессилии к подъятию подвига пощения, но паче постарайся избавиться от врага молитвою и благодушным терпением» (Д II, 95).

Это как бы предвидение нашего духовно–нищего состояния имеется и у других Отцов.

«Хочешь ли, я покажу тебе и другой путь ко спасению? Докучай Создателю своему, сколько сил есть, молитвами, чтоб не уклониться от предлежащей цели твоей… И бесстрастия не ищи, как недостойный такого дара, но проси притрудно спасения, и с ним получишь и бесстрастие» (преп. Феогност, Д II, 385—386).

Евангельская заповедь о «докучливой молитве» есть радостный исход.

«Неотступно молись, подражая бесстудию вдовицы, склонившей на милость неумолимого судию» (митр. Феолипт, Д V, 172).

Молитва есть первейшее наше оружие, так как мы совершенно безоружны. «Молитву Отцы называют оплотом духовным, — пишет св. Федор Эдесский, — без которого нельзя выходить нам на брань, чтоб не быть уязвленными копьями вражескими» (Д III–349).

«Нищим свойственно просить, а обнищавшим грехопадением свойственно молиться» (еп. Игнатий Брянчанинов Б1 140).

Конечно, это есть общий закон молитвы, ее основание, одинаковое для всех эпох истории и для всех степеней молитвы, но это не уменьшает, а увеличивает ее значение для нас.

«Основание молитвы, — говорит еп. Игнатий Брянчанинов, — заключается в том, что человек есть существо падшее. Он стремится к получению того блаженства, которое имел, но потерял, — и потому молится» (Б1 160).

Первая заповедь Нового Завета есть основание молитвы и восхождение по заповедям нужном начинать с нее, особенно если мы не имеем и того благодушного терпения скорбей, о которой говорил преп. Иоанн Карп.

«Если не переносим скорбей (надо) плакать о недостатке терпения… Бог, увидев нас плачущих и смирившихся, как Сам Он ведает, всесильною Своею благодатию изгладит грехи наши» св. Марк–подвижник (Д1 507).

Путь смиренного взывания к Богу о помощи есть по преимуществу наш путь.

«Кто слаб телом и наделал много тяжких беззаконий, тот да шествует путем смирения… ибо иного пути не найти ему» св. Иоанн Лествичник Д II, 515).

«Видел я немощных душою и телом, которые за множество согрешений своих покусились на подвиг выше их меры, но не могли понести его. Я сказал им, что Бог судит — о покаянии не по мере трудов, а по мере смирения» (он же Д II, 511).

«Молитва и молчание суть из числа добродетелей в нашей власти состоящих; а пост и бдение суть из числа не вполне в нашей власти состоявших добродетелей, так как они зависят и от сложения тела» (св. Илия–пресвитер Д III, 473).

«Смирение и без подвигов многие прегрешения делает простительными, без смирения же и подвиги бесполезны» (св. Исаак Сирин). «Сердце, исполненное печали о немощи и бессилия в делах (подвига) телесных, явных, заменяет собою все сии телесные дела» (он же). «Кто познал, что имеет нужду в помощи Божией, тот совершает множество молитв. И в какой мере умножает их, в такой смиряется сердце его… Как же скоро смирится человек, немедленно окружает его милость… Из сего уразумевает он, что молитва есть прибежище имущих помощи… и что все множество духовных благ делается для него доступным молитвою… По великому желанию помощи Божией приближается человек к Богу намерением своим, в такой и Бог приближается к нему дарованиями Своими, и не отъемлет у него благодати за великое его смирение (он же Д II–677, 753 и 724).

Вот непреложное основание молитвы, ее «Камень веры», одинаковое и для общего ее стяжания, и для каждого отдельного ее практического шага.

«Или совершая службы свои (молитвенные последования), совершаем им в смиренномудрии, как недостойный, то они приятны Богу; если же при сем взойдет на сердце твое и помянешь, как другой (в эту пору) спит или нерадит, то труд твой бесплоден» (преп. авва Исаия Д1 323).

«Есть опасность и в том, что, приняв лукаво слова Отцов о «неполучивших дара поста», мы умудримся сделать из молитвы какую–то свою «немощную специальность». Закон триединства совершенствования человека — в молитве, воздержании и любви — всегда в действии, несмотря на разность духовных характеров. Только чистые сердцем узрят Бога. «Молитва бессильна, если не основана на посте», — говорит еп. Игнатий Брянчанинов (Б1 135), хотя бы в малую и смиренную меру нашей немощи. Но телесное воздержание касается, как известно, не только пищи.

«Лобызай чистоту, как зеницу ока своего, да будешь храм Божий и дом Ему желанный, ибо без целомудрия невозможно соделаться своим Богу» (преп. Феогност Д III–424).

Не всякий, говорящий Мне: Господи, Господи, войдет в царство небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного(Мф. VII, 21).

«Сила и состоятельность молитвы зависят от исполнения заповедей; вследствие чего праведный имеет сильную и много мощную молитву» (св. Максим Исповедник Д III–299). «Познается христианин не от глаголания «Господи, Господи», но от подвига против всякого греха» (св. Тихон Задонский Т–82).

Искоренение душевных страстей не связано с физическими силами человека, а потому остается всегда в силе, например, и для больного. А ведь при молитвенном искании Бога именно эти страсти приобретают особо вредоносную силу, так как ни гордость или тщеславие, ни ненависть или раздражение, ни осуждение или зависть, — совершенно не совместимы с молитвой.

«Если кто, не имея молитвы, — пишет преп. Макарий Великий, принуждает себя к одной только молитве, чтобы иметь ему молитвенную благодать, но не принуждает себя к кротости, смиренномудрию, к любви, к исполнению прочих заповедей Господних… — тот если и приемлет благодать молитвенную, то утрачивает оную по приятии и падает от высокоумия,.. потому что не предает себя от всего произволения исполнению заповедей Господних» (Д I 204, 205).

На первое место из всех душевных страстей преп. Ефрем Сирин (и другие Отцы) ставит три: забвение, леность и неведение «Сими тремя страстями, — говорит он, — омрачаемое око душевное, т. е. ум, подпадает господству прочих страстей» (Д II–370).

Наша рассеянность ума и есть забвение, питаемое леностью.

«Три силы сатаны предшествуют всем грехам, — говорили еще Отцы, — первая забвение, вторая — нерадение, третья — греховное вожделение. От забвения рождается нерадение, от нерадения преступное вожделение. Если ум столько будет трезвен, что воспротивится забвению, то он не впадет в нерадение; если не вознерадит, то и не подчиниться вожделению; если не подчинится вожделению, то никогда не падет, вспомоществуемый благодатью Христовой» (От. — 490).

«Памятью о Христе Иисусе собирай расточенный ум свой» (преп. Филофей Син. Д III–457).

Ум, через молитву, с самой первой ее ступени, должен начинать собирать свои расточенные силы, чтобы войти в новую жизнь.

«Тому, кто погружает мысль свою в здешние заботы, невозможно вдыхать в себя ощущение оного нового мира» (св. Исаак Сирин Д II–687).

Молитва, даже еще в несовершенной или неумелой своей форме, т. е. в начале молитвенного труда, есть уже выход человека из пяти измерений мира человеческих представлений, дел и забот, из мира тленной телесности, в мир измерений иного века. Человеку и страшно от непривычки, и в то же время он знает, что вступил на верный корабль, уносящий его среди ночи на родину.

«Молитва есть преемница наития Духа Святого» (еп. Феофан Д1 214). Вот почему нам и сказано: непрестанно молитесь (1 Фес. V, 17), — это все равно, что сказать: непрестанно стремитесь к Богу. Это для нас труднее всего, так как это существо религии, а не ее периферия, и погрузить всего себя в воды любви Божией, как в неизвестную стихию неумеющим плавать, нам слишком страшно.