Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

Обращает на себя внимание отсутствие обязательств о взаимной военной и политической помощи в случае конфликта с третьей страной, что обычно являлось основой двусторонних оборонительных пактов, например советско-французского и советско-чехословацкого договоров о взаимной помощи (заключенных соответственно 2 мая и 16 мая 1935 г., то есть в самом начале переговоров об Антикоминтерновском пакте!) – главного источника беспокойства Гитлера. Ни один из этих договоров, разумеется, не был секретным и трактовался как закономерная превентивная мера против возможной агрессии, а под агрессором вполне открыто подразумевалась Германия. Адвокат А. Лазарус резонно заметил на Токийском процессе: «В то время существовал договор о взаимной помощи между СССР и Францией, который не может быть признан агрессивным. Почему же Антикоминтерновский пакт объявляется токовым? Он был разработан исключительно для самообороны и без агрессивных намерений».[171] Агрессивные намерения, точнее территориальные аспирации, у Германии и Японии имелись, но в договоре об этом ничего не сказано, равно как и о каком-либо конкретном сотрудничестве, кроме создания совместной консультативной комиссии. Поэтому даже в качестве оборонительного пакта он выглядел скорее «протоколом о намерениях», подписанным «разведенной тушью», нежели конкретной программой действий.

Свидетельствуют об этом и «разъяснения» Хирота и Арита, адресованные Тайному совету, который должен был утвердить текст пакта и рекомендовать его к подписанию.[172] Хирота заявил, что применительно к Японии пакт ставит целью предотвратить большевизацию Восточной Азии и усиление военной угрозы со стороны СССР. Одновременно премьер считал нужным «воздержаться от принятия каких-либо позитивных мер, которые могут осложнить отношения с Советским Союзом» и «развивать дружественные отношения между Японией и Британией и Соединенными Штатами, особенно сердечные отношения между Японией и Британией». Арита подробно показал рост внешнеполитической активности СССР (сославшись, в частности, на договоры с Францией и Чехословакией), нерасторжимую связь СССР и Коминтерна и привел конкретные примеры его действий. Он подчеркнул, что приняты необходимые меры предосторожности: Коминтерн как объект действия соглашения никак официально не идентифицируется с Советским Союзом, а дополнительный протокол предполагается сделать секретным. Отмечу, что оба говорили только о политических вопросах, а не об опасности коммунистической идеологии. Все это вполне соответствует «Основным принципам национальной политики», принятым Советом пяти министров (премьер-министр, военный и морской министры, министры иностранных дел и финансов) 7 августа 1936 г., где, впрочем, содержались не менее решительные формулировки и в адрес атлантистских держав. Процитирую важнейшие фрагменты этого документа:

«Учитывая внутреннее и международное положение, империя считает главным в своей национальной политике обеспечение с помощью координированных действий дипломатических и военных кругов своих позиций на восточно-азиатском континенте и расширение продвижения на юг. Основные принципы этой программы национальной политики заключаются в следующем:

1. Достижение взаимного благоденствия в Восточной Азии путем искоренения осуществляемой великими державами политики господства и утверждения принципа истинного сосуществования и сопроцветания является воплощением духа императорского пути [Кодо – одно из ключевых понятий официальной японской политической лексики 1930-х годов.] и должно быть постоянным и руководящим принципом нашей внешней политики.

2. Осуществление мероприятий по усилению государственной обороны, необходимых для обеспечения безопасности империи, ее процветания и утверждения империи как номинальной и фактической стабилизующей силы в Восточной Азии.

3. Ликвидация угрозы с севера, со стороны Советского Союза, путем здорового развития Маньчжоу-Го и укрепления японо-маньчжурской обороны; обеспечение готовности встретить во всеоружии Англию и Америку путем нашего дальнейшего экономического развития, заключающегося в тесном японо-маньчжуро-китайском сотрудничестве, – такова основа нашей политики на материке. При реализации этой политики следует обратить внимание на сохранение дружественных отношений с великими державами…

Надлежит произвести следующее обновление всей политики в соответствии с современным положением:

1. Упорядочение мероприятий по усилению государственной обороны:

а) военные приготовления в армии заключаются в увеличении расположенных в Маньчжоу-Го и Корее контингентов войск настолько, чтобы они могли противостоять вооруженным силам, которые Советский Союз может использовать на Дальнем Востоке, и в частности были бы способны в случае военных действий нанести первый удар по расположенным на Дальнем Востоке вооруженным силам Советского Союза [К этому мы вернемся при анализе военных планов Японии в отношении СССР (гл. 10)];

б) военные приготовления во флоте заключаются в увеличении его мощи до такой степени, которая обеспечила бы ему господствующее положение против морского флота США в западной части Тихого океана.

2. Наша внешняя политика должна быть обновлена. Ее главная задача – содействовать осуществлению основных принципов национальной политики. В целях обеспечения успешной дипломатической деятельности, военные круги должны избегать открытых действий и оказывать ей помощь тайно».[173]

Основные положения разъяснений Хирота и Арита были развиты в отчете Исследовательского комитета Тайного совета, представленном как основание для ратификации пакта. О секретном протоколе говорилось, что его цель – «защита общих интересов Германии и Японии от военного давления Советского Союза». Формулировка была выбрана не вполне удачно: каковы общие интересы двух стран, не разъяснялось. По существу речь шла о наличии общего противника, а Германия выглядела не столько союзником, сколько товарищем по несчастью.

На самом заседании Тайного совета 25 ноября 1936 г. особое внимание было уделено возможным последствиям заключения пакта для советско-японских отношений, в частности для готовой к подписанию, но еще не заключенной новой рыболовной конвенции. Перед лицом этого вопроса Арита имел, как говорится, бледный вид: всего несколькими днями ранее, 16 и 17 ноября, он заверял советского полпреда Юренева, что слухи о заключении и даже подготовке антисоветского соглашения с Германией беспочвенны. Советское руководство признало разъяснения министра неудовлетворительными и дало жесткую оценку позиции Японии, постоянно повторявшуюся средствами массовой информации на всех уровнях и по всякому поводу. Арита уверял членов Тайного совета, что СССР не отважится на решительные действия, но советское правительство сначала «отложило» рассмотрение вопроса о конвенции, намеченной к подписанию 20 ноября (о чем министр был вынужден с неудовольствием сообщить на заседании), а затем и вовсе отказалось от нее. В итоге пакт был утвержден Тайным советом, но популярности правительству, мягко говоря, не прибавил.

Антикоминтерновский пакт был, бесспорно, направлен против СССР. И Германия, и Япония в тот момент имели все основания считать Советский Союз своим главным политическим и военным противником, непосредственно угрожавшим как их безопасности (в том числе через коммунистическое движение), так и дальнейшей экспансии – мирными или военными средствами, – направленной для Германии на пересмотр Версальского договора, а для Японии на укрепление ее позиций в Китае. Разумеется, открыто афишировать факт направленности пакта против Советского Союза как государства ни Германия, ни Япония не могли – это грозило разрывом экономических, а возможно, и дипломатических отношений, в чем они явно не были заинтересованы. Однако, как заметил журналист П. Ноэль, официальные утверждения Москвы, что Коминтерн не связан с советским правительством и тем более не подчиняется ему, оказались на руку не только СССР, но и Японии. Советский Союз заявлял, что не оказывает военной помощи Китаю, но не может запретить это добровольцам или общественным организациям. Токио, ссылаясь на те же самые «разъяснения», доказывал, что его политика направлена всего лишь против некоей неправительственной организации, а не суверенного государства.[174]

Нарком иностранных дел Литвинов, опираясь на информацию разведки, имел все основания прямо говорить об антисоветском характере пакта, издеваясь над неуклюжими оправданиями германских и японских дипломатов. Выступая на Восьмом Всесоюзном Съезде Советов 28 ноября 1936 г., он обрушил на пакт всю силу своего знаменитого сарказма: «Люди сведущие отказываются верить, что для составления опубликованных двух куцых статей японо-германского соглашения необходимо было вести эти переговоры в течение пятнадцати месяцев, что вести эти переговоры надо было поручить с японской стороны генералу, а с германской – «сверхдипломату»… Все это свидетельствует о том, что «антикоминтерновский пакт» фактически является тайным соглашением, направленным против Советского Союза… Не выиграет также репутация искренности японского правительства, заверившего нас в своем стремлении к установлению мирных отношений с Советским Союзом».[175]