Полина - Александр Дюма

— Но не можешь ли ты сказать мне?..

— Ничего… я дал клятву. Если бы я мог говорить, мне достаточно было бы произнести одно слово, и сестра моя была бы спасена.

— Итак, ей угрожает какая-нибудь опасность?

— Нет! По крайней мере, пока я жив.

— Боже мой! Боже мой! — воскликнула матушка, — ты приводишь меня в трепет.

Я увидел, что позволил себе слишком увлечься.

— Послушайте, — продолжал я, — может быть, все это не столь важно, как я думаю. Еще ничего не было окончательно решено между вами и графом, ничего не знают еще об этом в свете, какой-нибудь неопределенный слух, некоторые предположения и только, не правда ли?

— Сегодня только во второй раз граф провожал нас.

— Прекрасно! Найдите любой предлог, чтобы не принимать его. Затворите дверь для всего света, и для графа так же, как для всех. Я беру на себя труд объяснить ему, что посещения его будут бесполезны.

— Альфред! — сказала испуганная матушка. — Благоразумие и осторожность! Граф не из числа людей, которые позволят выпроводить себя таким образом, не объяснив причины.

— Будьте спокойны, матушка, я постараюсь соблюдать при этом все необходимые приличия. Что же касается причины, то я скажу ему одному.

— Действуй, как хочешь: ты глава семейства, Альфред, и я ничего не сделаю против твоей воли. Но, умоляю тебя именем неба, взвесь каждое слово, которое скажешь графу, и если откажешь, смягчи отказ, как только можешь.

Матушка увидела, что я беру свечу, собираясь идти.

— Ах, Боже мой! — продолжала она. — Я и не подумала о твоей усталости. Ступай в свою комнату: Завтра будет время подумать обо всем.

Я подошел к ней и обнял ее, она удержала меня за руку:

— Ты обещаешь мне, не правда ли, успокоить гордость графа?

— Обещаю, матушка. — Я обнял ее еще раз и вышел.

Матушка сказала правду: я падал от усталости. Я тотчас лег в постель и проспал до десяти часов утра.

Проснувшись, я нашел у себя письмо графа. Я ожидал его, но не мог поверить, чтобы он сохранил в тоне письма столько спокойствия и умеренности, — это был образец вежливости и приличия. Вот оно:

"Милостивый государь!

Несмотря на все желание мое доставить вам возможно быстрее это письмо, я не мог послать его ни со слугой, ни с другом. Это обыкновение, принятое в подобных обстоятельствах, могло бы возбудить беспокойство особ, которые для вас столь дороги и которых, я надеюсь, вы позволите мне считать еще, несмотря на то, что произошло вчера у лорда Г…, не посторонними для меня.

Однако вы легко поймете, что несколько слов, которыми мы обменялись, требуют объяснения. Будете ли вы столь добры, чтобы назначить час и место, где можете мне дать объяснение? Свойство дела требует, я думаю, чтобы это было тайной и чтобы не было при этом других свидетелей, кроме тех, кого это касается; но если вы хотите, я привезу двух своих друзей.

Вчера я доказал вам, мне кажется, что я смотрел на вас, как на брата. Поверьте, что мне не легко отказаться от этого имени, и что мне нужно будет идти вопреки всем моим надеждам, всем моим чувствам, чтобы считать вас своим противником и неприятелем.

Граф Гораций"

Я отвечал тотчас.

"Вы не ошиблись, граф. Я ожидал вашего письма и со всей искренностью благодарю за предосторожность, принятую вами, чтобы доставить его мне… Но так как эта предосторожность будет бесполезной по отношению к вам, и так как нужно, чтобы вы возможно скорей получили этот ответ, позвольте мне послать его со слугой.

Вы думаете справедливо: объяснение между нами необходимо. Оно будет иметь место, если вам угодно, уже сегодня. Я поеду верхом и буду прогуливаться между первым и вторым часом пополудни в Булонском лесу, в Немой аллее. Я не имею желания говорить, что мне приятно будет там встретить вас. Что же касается свидетелей, мнение мое совершенно совпадает с вашим: они не нужны при этом первом свидании.

Мне нечего больше ответить на ваше письмо, кроме того, что стоит сказать о чувствах моих к вам. Я бы искренне желал, чтобы такие же чувства, какие вы питаете ко мне, могли быть внушены моему сердцу; к несчастью, мои чувства внушены мне только моей совестью.

Альфред де Нерваль"

Написав и отправив письмо, я пошел к матери. Она действительно спрашивала, не приходил ли кто от Горация, и после отрицательного ответа стала гораздо спокойнее. Что касается Габриели, она просила позволения остаться в своей комнате. К концу завтрака мне сказали, что лошадь приготовлена. Все было исполнено, как я просил: к седлу были прикреплены чехлы, в которые я поместил пару прекрасных дуэльных пистолетов, уже заряженных. Я не забыл, что граф Гораций не выезжал никогда без оружия.

Я был на месте свидания еще в одиннадцать часов с четвертью, так велико было мое нетерпение. Проехав всю аллею и поворотив лошадь, я заметил всадника на другом конце, — это был граф Гораций. Узнав друг друга, каждый из нас пустил свою лошадь галопом, и мы встретились на середине аллеи. Я заметил, что он, подобно мне, велел прикрепить к седлу пистолеты.

— Вы видите, — сказал мне Гораций, кланяясь с вежливой улыбкой, — что желание мое встретить вас равнялось вашему, потому что мы оба опередили назначенный час.

— Я сделал сто лье в одни сутки, чтобы иметь эту честь, граф, — отвечал я, кланяясь ему, — вы видите, что я не задерживаю вас.

— Я предполагаю, что причина, заставившая вас так быстро приехать — не такая тайна, которую я не мог бы услышать, и, хотя желание мое узнать вас и пожать вам руку побудило бы меня совершить подобную поездку еще быстрее, если можно, но я не думаю, что подобная причина заставила вас покинуть Англию.

— И вы думаете справедливо, граф. Повод гораздо более важный: благополучие семьи, честь которой едва не скомпрометирована, было причиной моего отъезда из Лондона и прибытия в Париж.

— Выражения, употребляемые вами, — заявил граф, кланяясь опять с улыбкой, которая становилась более и более язвительной, — заставляют меня надеяться, что причиной этого возвращения не было письмо госпожи Нерваль, в котором она уведомляла вас о предполагаемом союзе между вашей сестрицей и мной.

— Вы ошибаетесь, — возразил я, кланяясь в свою очередь, — я приехал единственно для того, чтобы воспротивиться этому супружеству, которое не может состояться.

Граф побледнел и губы его сжались, но почти тотчас лицо его приняло обычное спокойное выражение.

— Надеюсь, — сказал он, — что вы оцените чувство, повелевающее мне слушать с хладнокровием странные ответы, даваемые вами. Это хладнокровие есть доказательство моего желания сблизиться с вами, и это желание так велико, что я имею нескромность продолжить разговор до конца. Окажите ли вы мне честь, милостивый государь, сказать, какие причины возбудили в вас слепую антипатию против меня, выражаемую вами так открыто? Поедем рядом, если хотите, и продолжим разговор.