Гении разведки - Николай Михайлович Долгополов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Завтра в мой здоровенный кабинет ровно в час назначенный бесшумно вошел немолодой, лысый человек в хорошо отглаженном светлом — за окном стояло лето — костюме. Круглое лицо и невысокий рост создавали впечатление вполне реального колобка. От него веяло добром и каким-то уверенным, подчеркну еще раз, спокойствием. Почему-то сразу мелькнуло, что сработаемся, хотя и представить не мог, что за работа нас ожидает. Но что-то ждало, подсказывало: не пришел же он просто так.
Исключительно деликатно и в то же время как-то быстро и немногословно он обозначил цель прихода. Читал в большой газете мои статьи о полковнике Абеле и атомных разведчиках. Очень интересно. И тоненькая красная книжица «Правда полковника Абеля» тоже ему попадалась. Поздравил с началом. И заметил, что тема разведки трудна, неизведанна, невероятно запутанна, особенно разведки атомной, что иногда возникает множество вопросов. Вот один из разведчиков — связник полковника Абеля, в книге похороненный, живет, здравствует и даже готов встретиться. (Мы действительно потом и встретились с милейшим полковником Юрием Сергеевичем Соколовым.)
Деликатно, тактично, не впрямую, но полковник Барковский— легенда советской и российской разведки — предложил мне свою даже не помощь, а консультации, советы. Тема благодатна, ее действительно необходимо разрабатывать, пора кое-что и приоткрыть. Меня, до сих пор горжусь, он считал на это способным. Но из-за удаленности, как он намекнул, автора от разведки некоторые эпизоды оперативной работы моих героев (и его друзей по жизни и работе. — Н. Д.) описаны не совсем верно. Например… И мне сделалось стыдно. «Ведь вас читают и будут читать и профессионалы. А разведка — наука точная» — это было сказано Владимиром Борисовичем без всяких улыбок.
И я понял, что спасен. Вот кто мне был нужен.
Теперь об очень важном. Многие сочтут это наивностью, хотя я ею вроде бы не отличаюсь. Этот его звонок, приход — считаю не чьим-то поручением, не заданием свыше. Владимир Барковский отыскал незнакомого журналиста в разнородной пишущей массе. Оценил. Не исключаю, почему нет, с кем-то даже посоветовался. И решил помочь.
Так мы стали встречаться. Не слишком часто, однако регулярно. Сначала в редакции, но там отвлекали бесконечные звонки, и мы договорились работать у меня дома. По выходным он в свои за семьдесят пять регулярно играл в теннис на динамовских кортах на Петровке. А потом спешил прямо ко мне со спортивной сумкой и парой ракеток в золотистого цвета чехле. Мы встречались на троллейбусной остановке 1-го и 12-го маршрутов и поднимались ко мне на 7-й этаж. Это не было работой в полном смысле слова. Скорее, мы отправлялись в путешествие в его прошлое. Я внимал рассказам, в которых было столько цифр и событий. Владимир Борисович, я проверял, никогда в них не ошибался — не путался. На все вопросы реагировал с быстротой необыкновенной. Легко называл даты, мгновенно и без всяких усилий вспоминал фамилии русские и гораздо более сложные иностранные. Для меня приоткрывалась закрытая история. Он же очень точно, довольно лаконично, совершенно доходчиво рисовал мне то, что изучил на собственном опыте досконально. Потихоньку я начал, как мне кажется, возможно, лишь кажется, вникать в суть полковником изложенного.
У него был свой взгляд на атомные события. Иногда он расходился с общепринятой, уже сложившейся и удобной версией. Часто я включал магнитофон. Порой он жестом просил перевести кнопку на «off». И о том, что он объяснял во время этих «off», без всяких с Владимиром Борисовичем договоров и обязательств я никогда писать не буду. Точка.
Его видение современной истории атомной разведки стало и моим. Естественным образом оно проявлялось и в статьях, книгах, потом фильмах и телепередачах. Начали раздаваться недовольные, как я их называю, звонки от некоторых коллег Владимира Борисовича. Особенно докучал один из с ним не согласных: «Вы видите события глазами Барковского». И я был счастлив. А чьими же глазами мне видеть великие дела разведчиков, установивших атомный паритет с американцами?
Порой мы говорили часами. Оба не уставали. Ни разу не выпили ничего крепче чая. Никто нам не мешал: воскресенье — святой день. Вдруг пришло ощущение, что я вижу этих людей — англичан, американцев, немца Фукса, наших.
О наших Владимир Борисович рассказывал относительно скупо. Даже о тех, кто к середине 1990-х уже навсегда ушел.
Никакой фамильярности — искреннее взаимоуважение: только Владимир Борисович. И в ответ Николай Михайлович.
Порой он обращался ко мне с небольшими просьбами. Кандидат наук Барковский писал статьи. Но только не о разведке: о современном вооружении, о геополитике, о перспективах развития мировой науки. Кстати, он считал, что если сделать достижения ученых, работающих в закрытых пока военных сферах, открытыми, то научно-техническая революция ускорится и жить нам станет легче. Я же по мере сил и наличию знакомств в журналистской среде старался пристраивать его материалы в соответствующие, иногда сугубо специализированные издания.
Однажды мой старинный друг, работавший в одном здании с Барковским, порадовал, что в каком-то разговоре Владимир Борисович отозвался обо мне по-доброму. Для меня — высшая похвала. И я сколько уж лет стараюсь своего наставника не подводить.
Я не уверен, у всех ли так бывает. Показывают ночью или ранним утром, хотя скорее ночью, по ТВ фильм, где даешь комментарий, и вдруг тебя будит требовательный и неизвестный читатель, он же зритель: это — понравилось, здесь вы не правы, и когда, наконец, расскажете об Иксе или Игреке? Даже спросонья уже не спрашиваю, откуда мой домашний. Люди забывают или не предполагают, что передачи идут в записи. Но когда разговор заходит об атомной разведке, я знаю, на кого ссылаться. Только на Барковского.
И только одного Владимир Борисович не любил. Или
