Святая с темным прошлым - Агилета

Василиса провела рукой по лицу: от этого невольного упоминания о ее злополучном браке у нее перехватило дыхание.

– Так, голова кругом пошла, – пробормотала она, пытаясь ничем себя не выдать, – жара все окаянная…

Некоторое время Михайла Ларионович смотрел на нее пристально, а затем его взгляд переменился, словно узнал он по ее глазам все, что хотел узнать.

– Верно, жара, – чуть насмешливо подтвердил он, – а я давно уже искупаться мечтаю!

Василиса с достоинством поднялась с камня и, отведя взгляд, сказала в пространство:

– Спасибо вам за все, Михайла Ларионович! Я вас не сужу – вам и вправду другая жена нужна, из благородных.

И, найдя в себе силы посмотреть ему в глаза, добавила:

– А все жаль, что так вышло!

Не оборачиваясь более, пошла она вверх по осыпающейся под ногами тропке. Спиною ощущала его взгляд, мучительно ждала, что позовет, но не дождалась. И лишь поднявшись, с высоты, осмелилась оглянуться назад. Михайла Ларионович быстро плыл прочь от берега, погрузив лицо в воду, и так стремительно резки были его движения, точно он пытался спастись неизвестно от чего.

XXXV

«…Сие возмутительное коварство турок предвидено им было точно, жаль предотвратить он не смог того, чему свершиться предстояло…»

Мир с Турцией действительно был заключен очень скоро, хотя его заключение и казалось странным: турки отнюдь не были настроены на мирный лад. Всего через несколько дней после разговора Василисы с Кутузовым султан в очередной раз попытался высадить десант в Керченском проливе, но флот из 5 линейных кораблей, 9 фрегатов и 26 галер был разгромлен 2 российскими фрегатами. А еще через несколько недель 30 турецких кораблей были отогнаны от крымского побережья 9-ю российскими. Обо всем этом обитатели гарнизона узнали от моряков тех самых кораблей, что зашли для отдыха и пополнения запасов в Ахтиарскую бухту.

И когда 4 июля 1774 года к командующему 1-ой армией Петру Румянцеву (которого в свое время так неудачно передразнил Михайла Ларионович) прибыл султанский посол с предложением мира, в это почти невозможно было поверить. Но в итоге 15 июля[32] в деревне Кучук-Кайнардже[33] был заключен мирный договор, по которому к России отходили земли, дававшие ей выход к Черному и Азовскому морям. Об этом несколько дней спустя, когда гонец доскакал до Ахтиара, официально известил солдат и офицеров генерал-майор Кохиус. Кроме того, российские суда получали право проходить через Босфор и Дарданеллы наряду с английскими и французскими, а значит, Россия получала доступ еще и к Средиземному морю. И, на закуску, Турция выплачивала России контрибуцию в 4 с половиной миллиона рублей. «На строительство флота, не иначе», – остроумно предположил вслух Кутузов, что было встречено всеобщим смехом.

Радостное настроение царило в лагере. По случаю мира в тот день были отменены все военные упражнения и солдаты наслаждались купанием в море, что сегодня не вздымалось волнами с обычным своим упорством, а стлалось к ногам едва ощутимым прибоем. Беспечность и нега, казалось, были развеяны в воздухе, но Василиса, и сама предававшаяся праздности за отсутствием в лазарете больных, все время держала в голове слова Михайлы Ларионовича о возможном коварстве турков. Не выходили они у нее из мыслей и не зря: уже назавтра прискакал в лагерь новый гонец и, задыхаясь, сообщил: высадился-таки турецкий десант при местечке Алуште и продвигается внутрь полуострова. Князь Долгоруков уже спешит навстречу туркам из Бахчисарая, и ахтиарскому гарнизону приказано идти на соединение с ним. «Вот ведь как угадал!» – только и воскликнула мысленно Василиса, вспомнив о словах Михайлы Ларионовича.

Спешно собрала она и навьючила на Гюль сколько было перевязочного материала и спирта, а футляр с хирургическими инструментами Яков Лукич положил в сумку, надетую через плечо. Солдаты метались, запрягая лошадей, что должны были перевозить пушки, а командиры выстраивали для марша свои батальоны. Мельком Василиса углядела, как Михайла Ларионович обращается с речью к стоящим перед ним рослым молодцам в островерхих гренадерских шапках, и, не слыша его слов, догадалась, о чем идет речь. Наверняка внушает им сейчас командир, что в предстоящем столкновении с турками каждый может явить себя героем, если не дрогнет. А от героев само Провидение верную гибель отводит, чтобы и дальше прославляли они свою веру и отечество. Так – некогда рассказывал ей Кутузов – вдохновлял он перед боем солдат. Девушка отвела от него взгляд, чтобы не бередить рану.

Наконец гарнизон тронулся в путь. И один батальон, и другой, и третий; за ними потянулись лошади, влекущие за собой пушки или же ящики с бомбами, картечью, гранатами, вновь батальоны, и где-то среди них, как и офицеры, ехали верхом Яков Лукич и Василиса.

Глядя иногда вперед, туда, где на своем золотисто-буланом жеребце покачивался Михайла Ларионович, Василиса задавалась вопросом: думает ли он о ней хоть сколько-нибудь сейчас, или же она вовсе изгнана из его мыслей?

Марш продолжался три дня. Едучи верхом, Василиса старалась не глядеть на солдат, до того истомленными они ей казались, до того опухши и багровы были их лица. «Ежели меня в легком платье лошадь везет, а я уже измучилась вся, то каково им на таком-то пекле в мундирах с ружьями, с котомками?» – с болью задумывалась она.

Миновали за это время и участки открытой степи, и спасительные своей прохладой горные леса, и ущелья, где приходилось растягиваться в цепь по одному, так что когда первые солдаты выходили из теснины, последние только входили в нее. Едва показывалась речка, бросались к воде так жадно, что грозили опустошить и без того жалкий в разгар лета ручеек; спать валились на землю как попало, сраженные усталостью. И к вечеру третьего дня соединились с армией Долгорукова, поступив под его начало.

Наутро войско разделилось. Два батальона пехоты и два конных полка остались прикрывать тыл, остальные же семь пехотных батальонов под командованием генерал-поручика Мусина-Пушкина были отосланы на поиски восьмитысячного отряда неприятеля, что, по уверению пленных, верстах в четырех от моря занял близ деревни Шумлы весьма выгодные высоты и на них укрепился. Василиса и Яков Лукич вкупе с еще одним отыскавшимся в войске Долгорукова врачом были, разумеется, в числе тех, кто отправлялся на поиски турок. Садясь на заре на лошадь и трогаясь в путь, Василиса заметила проезжающего мимо нее Михайлу Ларионовича. Он коротко кивнул ей и выслал коня вперед, понуждая перейти на рысь. И вновь, как и тогда, когда плыл он в море после их разговора, показалось девушке, что офицер бежит от нее. На том расстались они в это утро, оба не предполагая, как скоро им вновь придется очутиться друг подле друга.

XXXVI

«…“Надейся на Господа, мужайся, и да укрепится сердце твое” – так говорила я себе многократно, и смертный страх отступал на время, но после вновь овладевал моей душой…»

Василиса плеснула в лицо ледяной воды и немного пришла в себя. Тело ее под одеждой купалось в поту, а руки чуть не до локтей – в крови. Вновь, как посреди ходящего волнами моря стояла она меж изгибающихся и извивающихся от боли человеческих тел, что сносили им сюда, к источнику, а избавить их от страданий почти не могла.

На турок наткнулись они весьма скоро после выступления в путь – те встретили их огнем с высот, будучи сами прикрыты деревьями и валунами. На глазах у Василисы рухнул с коня один из молодых офицеров, что ехал подле Михайлы Ларионовича, и у нее зашлось сердце. В тот же миг завязался бой, а врачи (о чем сговорились еще дорогой) поскакали к недосягаемой для пуль купе деревьев поодаль. По счастью близ нее обнаружилась речушка, где было чрезвычайно сподручно промывать раны.

Над речкой возвышалась огромная старая шелковица. Ее созревшие плоды, как медленный дождь осыпались на землю и очень скоро, если не подобрать их, превращались в неприглядную черную гниль. Как солдаты в бою – с тоской казалось Василисе по временам. Еще поутру, еще несколько мгновений назад были здоровы и сильны, и вдруг очутились на земле с оторванными конечностями, развороченными внутренностями, разбитыми костями, растерзанными мышцами. Счастьем было для девушки остановить страдальцу кровотечение. Но когда ей приказывали удерживать раненого, чтобы врач мог отсечь еще живую, принадлежащую телу плоть, Василиса с ужасом и отчаяньем глядела в небо, чтобы не видеть, как исходящий криками человек, на которого она навалилась, чтобы обездвижить, становится калекой. А небо, точно в насмешку, было блестяще-ярким, поистине сияющим в тот день, словно и не знало, что смерть беспрепятственно гуляет под его покровом.

В редкие свободные мгновения Василиса обращалась взглядом к склону горы Демерджи, близ которой и разворачивалась сражение. Ее причудливые отроги напоминали солдат, штурмующих вражескую крепость, и казалось, само это место было избрано Провидением для того, чтобы здесь развернуться кровопролитной схватке.