Святая с темным прошлым - Агилета

В редкие свободные мгновения Василиса обращалась взглядом к склону горы Демерджи, близ которой и разворачивалась сражение. Ее причудливые отроги напоминали солдат, штурмующих вражескую крепость, и казалось, само это место было избрано Провидением для того, чтобы здесь развернуться кровопролитной схватке.

Бой тем временем оборачивался в пользу русских. Турок уже выбили с занятых ими высот и гнали сейчас к морю. Меньше стало потерь, все реже подтаскивали к ним раненых, и на какое-то время врачи получили возможность перевести дух. Яков Лукич жадно собирал и ел сочно-приторные плоды шелковицы, а врач из армии Долгорукова набрал ведро воды и облил себя с ног до головы. Оба едва ли не с самого начала боя скинули и мундиры, и рубахи, и сейчас вид их, голых до пояса, но при этом в кожаных передниках, был весьма комичен. Василиса и улыбнулась бы, глядя на них, если бы с передников не стекала кровь.

– Похоже, наша взяла! – с неуверенной радостью пробормотал Яков Лукич, приглядываясь ко все удаляющимся от них солдатам, и это было последнее, что услышала Василиса. Тишина, мертвящая тишина овладела пространством, и в глаза ей полыхнул нестерпимо яркий свет. Тело же заколыхалось, безвольно, как подхваченное сильной волной. Что видела она в эти мгновения? Того не смогла бы потом объяснить и сама.

Неожиданно отхлынуло необъяснимое, и перед девушкой вновь предстали горы, речушка, поляна, усеянная ранеными и два врача, взирающие на нее с недоумением. Василиса прерывисто дышала и дико оглядывалась по сторонам. Вдруг, не сказав никому ни полслова, она сорвалась с места и бросилась в сторону отступающих турок и преследующих их русских войск.

– Куда, куда?! С ума спятила! – неслись ей вслед крики, но Василиса, не пригибаясь, мчалась со всех ног. Едва поравнявшись с последними русскими солдатами, она схватила за рукав первых двух попавшихся.

– За мной, скорее! Офицера ранили! Унести нужно на перевязочный пункт! – задыхаясь, кричала она.

Солдаты, не долго думая, повернули за Василисой.

На бегу девушка командовала ими как своими подчиненными. Велела им тут же скинуть короткие егерские мундиры, вновь застегнуть их на пуговицы, а рукава вывернуть внутрь. Затем показала, как расстелить мундиры друг за другом на земле и пропустить ружья в вывернутые рукава. Получились носилки. С ними и помчались солдаты вновь за своей командиршей туда, куда неслась она с такой уверенностью, словно кто-то звал ее и молил поспешить. Добежали, наконец, и увидели кольцо солдат, обступивших лежащее на земле тело в офицерском мундире. Взгляд человека был неподвижен, как у покойника; и левый и правый висок его представляли собой месиво из начинающей запекаться крови и обломков черепных костей.

– Кончается он, не трогай! – строго сказал Василисе кто-то, когда она, растолкав солдат, велела опустить рядом с раненым носилки. – Голова – на вылет, не видишь?

Сколь могла глубоко вдохнув воздуха, девушка приказала своим сопровождающим уложить человека на носилки. Голову его при этом держала сама, и руки ее не дрожали, хоть и думала на бегу, что не вынесет такого зрелища. Ноги раненого не вмещались на полотно, и Василиса поддерживала их, когда солдаты оторвали свою ношу от земли, и держала всю дорогу до перевязочного пункта. Позади она слышала удаляющийся голос:

– Пусть земля ему будет пухом – добрый был офицер!

И обращенный к кому-то вопрос:

– Ваше благородие, под чье нам начало теперь поступать? Мы – подполковника Кутузова батальон, а его убили.

Он стоял посреди выжженной солнцем степи и страшно досадовал на то, что нет на нем шляпы – поди пойми, куда подевалась! А июльское солнце пекло так страшно, что ничем не прикрытые волосы занялись огнем, а за ними – и вся голова. Особенно сильно пламя палило виски и то пространство внутри черепа, что позади глаз. Вот напасть! Сжать бы сейчас голову руками и подавить огонь, но руки почему-то не слушаются – висят вдоль тела, как не свои. Что же делать, куда бежать?! Заживо голова сгорает, а пламя ничем не унять!

И вдруг он понял: море! Да, море! Окунуться в него – и пожар утихнет. С надеждой на облегчение и двинулся вперед; сам не понимал, переставляет ли ноги, но картина степи менялась перед глазами, впереди обрывалась выжженная трава, а за ней в летней дымке проступала смутная синева. Вот, наконец, замаячили и белые колонны эллинского капища, и он уже чувствовал, что спасен, и прибавил шагу. Объятая пламенем голова гнала его нестерпимой болью и грозила вот-вот рассыпаться углями прямо на плечах, но море ждало впереди и обещало избавление от мук.

Вдруг из-за сияющей белизной колонны вышла дочерна загорелая девушка в длинной холщевой рубахе с оборванными рукавами и направилась прямо к нему. Он узнал ее – это была та самая… пустынница. Он хотел пройти мимо и поскорее спуститься к воде (Прохлада! Прохлада!), но пустынница встала прямо у него на пути, и он был вынужден остановиться.

…Призри, Господи, на наше смирение и не помяни беззаконий наших, но веры ради болящего раба Твоего Михаила исцели, да твое, Христе, славится имя!

Господи, к кому еще прибегну, кого еще дерзну молить о чуде? Суди раба Твоего Михаила не по грехам его, но по Твоему неизреченному милосердию. Никто не благ, кроме Тебя, Ты, единый Человеколюбче. Так смилуйся, Господи, над ним, не забирай его сейчас, да, восстав, послужит Тебе, исповедуя Твою благость!..

Он сделал шаг в сторону (пламя в голове бушевало, не унимаясь), но женщина вдруг упала на колени и обняла его ноги. Он попытался выпростать их, но был скован ее объятьями. А от моря уже доносился свежий ветерок, обещавший облегчение, и он застонал с ненавистью к этой вцепившейся в него девице. Ярость и боль переполняли его и, невесть каким образом освободившись, он поспешно зашагал к обрыву. Пустынница – он это чувствовал – бежала сзади, но не поспевала за ним.

Он замер на краю невысокой скалы, отыскивая взглядом место, откуда удобнее было бы спуститься к морю. Ага, вот оно! Обрыв снижается слева, переходя в крупные валуны, меж которыми плещется хрустальная вода, не скрывая ни бурых водорослей, ни мелких рыбешек, ни радостно-ярких камушков на дне. Эта вода оборвет его мучения! Да, непременно оборвет: зальет она пламя внутри головы, зальет и боль – все зальет и подарит ему прохладный, ничем не нарушаемый покой.

Со взлетевшим от радости сердцем он тронулся в сторону спуска, но проклятая пустынница, успев догнать его, вновь упала ему в ноги. Он не видел ее лица – лбом она прижималась к его сапогам, и ее распущенные волосы струились по ним, как вода, обтекающая черные камни. Ему отчаянно хотелось отшвырнуть ее пинком, но вновь он не смог пошевельнуться. Пустынница подняла на него глаза – в них стояла собачья покорная преданность – и ему стало тошно на нее глядеть.

…Царица Небесная! Не отступи от меня, рабы Твоей, Владычица, но буди мне Мать и Заступница. Ты мне упование и прибежище, покров и заступление, и помощь! Тебе ведомо время и час, когда умолить Сына Твоего и Бога нашего подать болящему здравие и прощение всех согрешений.

Пресвятая Богородица, к твоим стопам припадаю! Умоли Господа оставить его в живых, да прославится этим чудом имя Господне! Пречистая Божья Матерь! Со всеми святыми призываю Тебя, с ангелами и архангелами, с пророками и патриархами, с апостолами и святыми, с преподобными и праведными! Молись Христу Богу нашему за раба Божьего Михаила – да величаем Тебя, Заступницу!..

И вновь, не шевельнув ни рукой, ни ногой, ему удалось высвободиться, и, заметив, как отброшенная непонятной силой пустынница отрывается от него и катится в сторону, он продолжил спуск. Море стлалось к нему, как собака – к хозяину, готовое лизнуть ноги. А голова была раскалена уже не докрасна – добела. Огонь бушевал в ней, как во время лесного пожара, когда обезумевшие сполохи, яростно взмывая, грозят самому небу. Но пытка кончается – он нашел свое избавление! И, не чувствуя ничего, кроме полыхающей в голове боли, он сделал последний шаг к воде.

Что?! Вновь она?! Видать, подкралась со спины, и ее невидимые руки прочно держат его, не давая коснуться спасительной водной глади. И тут он впервые застонал, с ненавистью, с яростью, с отчаяньем. Вот оно, море – руку протяни! А пожар в голове не унять, и конца ему нет, и нет облегчения. Доколе же терпеть?! Доколе?!

…Святой и великий Архангел Божий, Михаил, первый в ангелах, сокрушивший с воинством своим дьявола на небесах и посрамляющий злобу его и коварство на земле! К тебе прибегаю с верою и тебе молюсь с любовью: не оставь же помощью и заступлением нас, прославляющих днесь имя твое! Сколь бы ни были мы многогрешны, но не хотим в беззакониях наших погибнуть, но обратиться к Господу, чтобы он оживил нас на дела благие.

Знаю, что всем нам умереть предстоит, но на малое время, о святой Архангел Божий, хранитель и покровитель души и тела раба Божьего Михаила, умоли Господа исцелить его, да прославлено в нем будет имя Господне!..