Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей - Ричард Бокэм

Лукиан пишет, что читал письмо Александра к Рутилиану, в котором Александр сравнивает себя с Пифагором (§4; судя по другим неопифагорейским сторонам культа Александра, это вполне правдоподобно), и цитирует три ответа оракула, данные Рутилиану по его личным делам (§§33–35). Ниже, в таблице 12, показано, сколько раз встречается в книге имя Рутилиана и как расположены эти упоминания. Рутилиана Лукиан упоминает чаще, чем какого–либо другого героя книги, не считая самого Александра. Подобно Петру в Евангелии от Марка, Рутилиан упоминается в книге первым (опять–таки, не считая самого Александра) и последним. Особенно интересно первое упоминание его имени. Фактически Рутилиан не фигурирует в истории, пока слава Александра не достигает Рима (§30) — что происходит в середине книги. Однако Лукиан ухитряется упомянуть его имя первым, не считая имени Александра, предпослав своей истории письмо Александра к нему в связи с рассказом о природных способностях Александра (§4). Что же касается последнего упоминания Рутилиана — вся история Александра, вслед за рассказом о его страшной смерти (§59), заканчивается так:

Неизбежны были и погребальные игры, достойные его жизненного пути–борьба за святилище. Виднейший из соучастников его обмана и плутовства обратился к Рутилиану с просьбой решить, кому из них принадлежит первенство, кто должен унаследовать повязку жреца и пророка. Одним из них был Пет — по ремеслу врач, уже седобородый, однако человек такого поведения и образа жизни, какой ни старику, ни врачу не приличен. Однако арбитр их, Рутилиан, отослал их всех назад без жреческих повязок, объявив, что место это могло принадлежать одному лишь их господину и после его кончины останется пустым (§60).

Был ли Лукиан в самом деле настолько близок к Рутилиану, чтобы отговаривать его от брака, для нас неважно; в любом случае, композицией своего повествования он показывает, что Рутилиан — его основной источник. Возможно, при этом он играет с литературным приемом, поскольку Рутилиана в его изображении едва ли можно назвать надежным свидетелем. Описав его суеверность, Лукиан затем так рассказывает о его первом впечатлении от Александра:

Услышав толки об этом оракуле, он [Рутилиан] готов был уже бросить все вверенные ему дела и устремиться в Абонотих. Он слал туда одного гонца за другим — а посланцы его, простые неграмотные слуги, легко обманывались и, возвратившись, рассказывали ему за достоверное не только то, что сами видели, но и то, что слышали от других, да еще и щедро расцвечивали и разукрашивали свои рассказы, надеясь тем выиграть расположение своего господина. Так они воспламенили ум бедного старика и совершенно свели его с ума. Он только и знал, что пересказывал их истории своим влиятельным друзьям, да еще и немало от себя прибавлял (§§30—31).

Вполне возможно, что энкомиастическая биография Александра, которую высмеивает Лукиан, основывалась на показаниях Рутилиана как основного очевидца и что Лукиан, основывая свой рассказ на том же источнике, одновременно иронически демонстрирует ненадежность Рутилиана как свидетеля. Сам он — историк скептического склада и не принимает всерьез рассказов своего легковерного информанта, которого цитирует лишь затем, чтобы выставить его глупцом.

Выводить из пародии свойства пародируемого произведения всегда несколько рискованно. Однако сходство между тем, как появляется в повествовании Лукиана Рутилиан, самый видный поклонник Александра, и в Евангелии от Марка — Петр, самый видный ученик Иисуса, указывает на то, что здесь, возможно, наличествует литературный прием — inclusio показаний очевидца, — характерный для жанра популярной биографии пророка или харизматического проповедника. Возможно, Марк заимствовал этот прием из популярных сочинений, не дошедших до наших дней, которые Лукиан затем спародировал. Если речь идет об известном литературном приеме, становится более понятно, почему Лука и Иоанн распознали его у Марка и использовали в своих Евангелиях.

«Жизнь Плотина» Порфирия как свидетельство очевидна

Второй пример этого литературного приема мы встречаем в древнейшей сохранившейся до наших дней — после Ксенофонтовых «Воспоминаний» о Сократе — биографии философа, написанной его учеником. Философ–неоплатоник Порфирий приблизительно через тридцать лет после смерти своего учителя Плотина, основателя школы неоплатонизма (204–270 годы н. э.), то есть в начале IV века н. э., написал его биографию[365]. (Этот временной промежуток сопоставим с дистанцией между смертью Иисуса и написанием Евангелия от Марка.) Труд Порфирия построен как введение к отредактированным и изданным им сочинениям Плотина (полное название «О жизни Плотина и порядке его книг»): этим объясняется особое внимание Порфирия к обстоятельствам написания сочинений Плотина и тем периодам его жизни, в которые они писались (см. особенно §§3–6), а также к собственной роли ученика, которому учитель доверил редактировать свои труды. Ричард Валантазис указывает, что из биографии остается непонятным, чему же именно Плотин учил своих учеников, и что композиция ее указывает на книги — сочинения Плотина, истолкованные и отредактированные Порфирием[366] — как на истинный источник духовного руководства, которого ищет читатель[367].

В последний период жизни Плотина, когда он осел в Риме и написал все дошедшие до нас работы, он основал школу, без сомнения, устроенную по образцу школы Аммония Сакка, его собственного александрийского учителя. Это была группа его близких друзей и учеников[368], часто с ним встречавшихся, бывавших в его доме и присутствовавших на его «собеседованиях» — семинарах, где он развивал свои идеи. Порфирий называет пятнадцать таких учеников — двенадцать мужчин[369] и трех женщин[370]. Мужчины — Амелий Гентилиан Этруск; Павлин, врач из Скифополя; Евстохий, врач из Александрии; Зотик, поэт и литературный критик; аравиец Зет (Заид), врач и политик (Плотин обычно проводил лето на вилле Зета в Кампании, где и умер); Кастриций Фирм, политик; Марцелл, Оронтий[371] и Сабинилл, римские сенаторы; Рогациан, тоже сенатор, отказавшийся от политической карьеры, чтобы вести жизнь философа; Серапион, ритор и финансист из Александрии; и, наконец, сам Порфирий, философ из Тира (§7). Из этих двоих «профессиональными» философами, посвятившими жизнь философии, были только Амелий и Порфирий. Три женщины–ученицы — Гемина, владелица дома, в котором жил Плотин, ее дочь, также по имени Гемина, и Амфиклея, невестка неоплатонического философа Ямвлиха. Все три были «всей душой преданы философии» (§ 9). Эти два списка учеников весьма напоминают Евангелия, в которых также приводится список двенадцати учеников–мужчин и называются имена трех учениц–женщин (Мф 26:56, Мк 15:40; 16:1, Лк 8:2–3; 24:10; Ин 19:25). О том, случайна или сознательна такая параллель со стороны Порфирия, мы скажем вкратце.

В большинстве случаев Порфирий не сообщает, как долго эти лица принадлежали к школе Плотина, хотя отмечает, что Павлин, Зотик и Зеф умерли раньше Плотина (и, следовательно, не могли служить источниками сведений для биографии, написанной Порфирием), а Евстохий общался с Плотином только в самом конце его жизни (§7). Однако еще до того, как привести список учеников, возглавляемый Амелием[372], Порфирий объясняет, что Амелий провел в обществе Плотина двадцать четыре года: он присоединился к группе учеников всего через два года после приезда Плотина в Рим, в 245 году, когда Плотину было тридцать лет (§ 3). По всей видимости, он оставался близок к Плотину до 269 года, предшествовавшего году его смерти[373]. Таким образом, Порфирий явно дает понять, что Амелий может служить очевидцем, чьи показания объемлют почти весь последний этап жизни Плотина, когда он был руководителем школы. Никаких указаний на то, что какой–либо иной ученик Плотина мог бы выполнять ту же роль, в тексте нет.

Несомненно, Порфирий считает Амелия и себя наиболее видными учениками Плотина — как оно в действительности и было. То, что в списке учеников–мужчин он отводит себе последнее место, связано не со скромностью[374], которой он в своем труде совершенно не проявляет, а с желанием подчеркнуть свое имя. Это позволяет ему завершить список сообщением о том, что именно ему Плотин поручил редактировать свои труды — привилегия, которую Порфирий считает важнейшим «знаком отличия» для ученика. Однако это не подрывает заслуженного первого места Амелия, первенство которого Порфирий подчеркивает и в других местах: говоря о том, что Плотин дал ему прозвище, что Кастриций Фирм не только почитал Плотина, но и был юридическим поверенным Амелия (а также близким другом самого Порфирия: см. §7). Именно Амелий активнее всех защищал взгляды своего учителя письменно (§18). Иногда Порфирий соединяет себя с Амелием, говоря «Амелий и я» (§5) или «мы» (§§10, 16), указывая тем самым, что они делили друг с другом место ближайших учеников Плотина, а также имели на него наибольшее влияние (§§5, 18). Однако при всем этом из тех 26 лет, что Плотин провел в Риме (244–270 годы), Порфирий может претендовать лишь на пять или шесть лет, проведенных в его обществе (март 262 года — сентябрь 268 года): он познакомился с ним, когда Плотину было уже пятьдесят девять лет — Амелий же провел в его кругу восемнадцать лет (§§4–5).