Стихотворения и поэмы - Ярослав Смеляков

109. МАГНИТКА

От сердца нашего избытка,от доброй воли, так сказать,мы в годы юности Магниткойтебя привыкли называть.

И в этом — если разобраться,припомнить и прикинуть вновь —нет никакого панибратства,а просто давняя любовь.

Гремят, не затихая, марши,басов рокочущая медь.За этот срок ты стала старшеи мы успели постареть.

О днях ушедших не жалея,без общих фраз и пышных словстрана справляет юбилеилюдей, заводов, городов.

Я просто счастлив тем, что помню,как праздник славы и любви,и очертанья первой домны,и плавки первые твои.

Я счастлив помнить в самом деле,что сам в твоих краях бывали у железной колыбелив далекой юности стоял.

Вновь гордость старая проснулась,припомнилось издалека,что в пору ту меня коснуласьтвоя чугунная рука.

И было то прикосновеньепод красным лозунгом трудакак словно бы благословеньесамой индустрии тогда.

Я просто счастлив тем, однако,что помню зимний твой вокзал,что ночевал в твоих бараках,в твоих газетах выступал.

И, видно, я хоть что-то стою,когда в начале всех дорогхотя бы строчкою одноютебе по-дружески помог.

110. «Печалью дружеской согретый…»

Печалью дружеской согретый,в обычной мирной тишинеперевожу стихи поэта,погибшего на той войне.

Мне это радостно и грустно:не пропуская ничего,читать подстрочник безыскусныйи перекладывать его.

Я отдаю весь малый опыт,чтоб перевод мой повторялто, что в землянках и окопахсолдат Татарии писал.

Опять поет стихотвореньепевца, убитого давно,как будто право воскрешеньяв какой-то мере мне дано.

Я удивляться молча буду,едва ли не лишаясь сил,как будто маленькое чудоя в этот вечер совершил.

Как будто тот певец солдатский,что под большим холмом зарыт,сегодня из могилы братскойсо всей Россией говорит.

111. ЗЕМЛЯНИКА

Средь слабых луж и предвечерних бликов,на станции, запомнившейся мне,две девочки с лукошком земляникизастенчиво стояли в стороне.

В своих платьишках, стираных и старых,они не зазывали никого,два маленькие ангела базара,не тронутые лапами его.

Они об этом думали едва ли,хозяечки светающих полян,когда с недетским тщаньем продавалиту ягоду по два рубля стакан.

Земли зеленой тоненькие дочки,сестренки перелесков и криниц,и эти их некрепкие кулечкииз свернутых тетрадочных страниц,

где тихая работа семилетки,свидетельства побед и неудачи педагога красные отметкипод кляксами диктантов и задач…

Проехав чуть не половину мира,держа рублевки смятые в руках,шли прямо к их лукошку пассажирыв своих пижамах, майках, пиджаках.

Не побывав на маленьком вокзале,к себе кулечки бережно прижав,они, заметно подобрев, влезалив уже готовый тронуться состав.

На этот раз, не поддаваясь качке,на полку забираться я не стал —ел ягоды. И хитрые задачкипо многу раз пристрастно проверял.

112. УГОЛЬ

На какой — не запомнилось — стройкегода три иль четыре назадмне попался, исполненный бойко,безымянной халтуры плакат.

Без любви и, видать, без опаскинекий автор, довольный собой,написал его розовой краскойи добавил еще голубой.

На бумаге, от сладости липкой,возвышался, сияя, копер,и конфетной сусальной улыбкойулыбался пасхальный шахтер.

Ах, напрасно поставил он точку!Не хватало еще в уголкехерувимчика иль ангелочкас обязательством, что ли, в руке…

Ничего от тебя не скрывая,заявляю торжественно я,что нисколько она не такая,горняков и шахтеров земля.

Не найдешь в ней цветов изобилья,не найдешь и садов неземных —дымный ветер, замешенный пылью,да огни терриконов ночных.

Только тем, кто подружится с нею,станет близкой ее красота.И суровей она, и сильнее,чем подделка дешевая та.

Поважнее красот ширпотреба,хоть и эти красоты нужны,по заслугам приравненный к хлебучерный уголь рабочей страны.

Удивишься на первых порах ты,как всесильность его велика.Белый снег, окружающий шахту,потемнел от того уголька.

Здесь на всем, от дворцов до палаток,что придется тебе повстречать,ты увидишь его отпечатоки его обнаружишь печать.

Но находится он в подчиненье,но и он покоряется самчеловечьим уму и уменью,человеческим сильным рукам.

Перед ним в подземельной темницена колени случается стать,но не с тем, чтоб ему поклониться,а затем, что способнее брать.

Ничего не хочу обещать я,украшать не хочу ничего,но машины и люди, как братья,не оставят тебя одного.

И придет, хоть не сразу, по правус орденами в ладони своейвсесоюзная гордая славав общежитье бригады твоей.

113. ШЕСТИДЮЙМОВКА «АВРОРЫ»

Зимним утром, неспешно и праздно,и не весел, и вроде не зол,размышляя о мелочи разной,я вдоль невского берега шел.

И как раз в эту самую пору —я узнал ее всем существом! —мне впервые явилась «Аврора»в неподвижном величье своем.

По-граждански нескладно одетый,замирая от счастья тайком,шел я тихо по палубе этой,запорошенной мирным снежком.

И потом, оглянувшись неловко,в тишине, словно мальчик какой,легендарной той шестидюймовкия несмело коснулся рукой.

Сразу пальцы недвижными стали,я не смог их тогда развести.Ощущение бури и сталия унес осторожно в горсти.

Что мне мелкое счастье и горе,что с того, что сутулиться стал,если я на самой на «Авроре»озаренный и бледный стоял!

И меня через долы и горывместе с русским народом ведетуказующий палец «Авроры»,устремленный — всё время! — вперед.

114. СПУТНИК

Мы утром пока еще смутноувидеть сегодня могли,как движется маленький спутник —товарищ огромной земли.

Хоть он и действительно малый,но нашею жизнью живет.Он нам посылает сигналы,и их принимает народ.

Эпоха дерзаний и странствий,ты стала сильнее с тех пор,когда в межпланетном пространстведушевный пошел разговор.

Победа советского строя,путь в дальнее небо открыт —об этом звезда со звездоюпо-русски сейчас говорит.

115. ДАЕШЬ!

Купив на попутном вокзалевсе краски, что были, подряд,два друга всю ночь рисовали,пристроясь на полке, плакат.

И сами потом восхищенно,как знамя пути своего,снаружи на стенке вагонаприладили молча его.

Плакат удался в самом деле,мне были как раз по нутруна фоне тайги и метелидва слова: «Даешь Ангару!»

Пускай, у вагона помешкав,всего не умея постичь,зеваки глазеют с усмешкойна этот пронзительный клич.

Ведь это ж не им на потехупо дальним дорогам странысюда докатилось, как эхо,словечко гражданской войны.

Мне смысл его дорог ядреный,желанна его красота.От этого слова бароныбежали, как черт от креста.

Ты сильно его понимала,тридцатых годов молодежь,когда беззаветно оралана митингах наших: «Даешь!»

Винтовка, кумач и лопатаживут в этом слове большом.Ну что ж, что оно грубовато, —мы в грубое время живем.

Я против словечек соленых,но рад побрататься с таким:ведь мы-то совсем не в салонахисторию нашу творим.

Ведь мы и доныне, однако,живем, ни черта не боясь.Под тем восклицательным знакомСоветская власть родилась!

Наш поезд всё катит и катит,с дороги его не свернешь,и ночью горит на плакатевоскресшее слово — «Даешь!».

116. В ДОРОГЕ