Заслуженный гамаковод России - Алексей Иванников

Пуделёк был явно домашним: даже издали мне удалось разглядеть дорогой ошейник и чудом державшуюся на хвосте цветную ленточку, на которую барбосы покушались не в последнюю очередь: именно ленточка ставила между ними границу, непреодолимую по определению. Ведь на что приходится рассчитывать таким голодранцам, никогда не имевшим могущественного сильного хозяина и покровителя? Разве лишь на доброту случайных женщин, иногда подбрасывающих сосиску или сардельку, так что при одном только взгляде на ухоженного домашнего любимца семьи – крутящего морду от тех же сосисок или сарделек – горькая зависть жжёт глотку и сама по себе выталкивает наружу громкие лающие звуки.

Помогать же пудельку я совершенно не собирался. Своя шкура – у каждого одна, и рисковать ею ради кого-то постороннего: нет уж, спасибо. Здесь мы с хозяином полностью солидарны, и так же как я ради него, и он ради меня вступил бы в схватку, кому-то же чужому на нашу помощь можно не рассчитывать. Я стоял и выжидал продолжения: желательно было уйти отсюда незамеченным, чтобы дальше продолжить поиски знакомых и обследовать территорию. Однако мне не повезло: я увидел, как вначале один из охламонов остановился и вытянул морду в мою сторону, а потом уже и вся стая обернулась, бросив легко отделавшегося пуделька, улепётывавшего со всех ног как можно дальше отсюда.

Столкновение было крайне нежелательно, но барбосы уже двигались в мою сторону: оскаленные клыки и поджатые хвосты не обещали мне ничего хорошего от явных хозяев территории, разохотившихся и почуявших возможность более серьёзного сопротивления по сравнению с предыдущей жертвой. Я тоскливо оглянулся: пути к отступлению оставались свободны и вели через заросли кустов, но у меня почти уже не было времени для бегства, потому что барбосы широким фронтом надвигались на не самую выгодную позицию среди кочек и длинных вытянутых вверх хворостин.

Вожак стаи – отдалённое подобие волкодава с примесью ещё каких-то рыжих чудовищ – выглядел самым опасным, остальные же барбосы казались значительно мельче, и – вполне возможно – находились в близком родстве: резкая граница разделяла у этих выродков чёрную спину и светлый почти белый низ, и поодиночке я бы без сомнений доказал им свою силу и превосходство. Но разве станет такая шантрапа действовать как благородные сильные псы, не лезущие туда, где уже сцепились двое? Лишь в этом и есть их сила, и именно количеством они берут при выяснении отношений с серьёзными полноценными собаками. Приняв боевую позицию, я грозно зарычал: именно набегавшему вожаку стоило показать решительность и неуступчивость, чтобы уже потом остальные члены стаи не лезли на рожон, рискуя получить серьёзные ранения и нанося мне также значительный урон.

Однако вожака это не испугало: по никак не изменившейся траектории он подлетел и принялся обнюхивать меня. Такое поведение я мог понять и принять: ведь не помойкой какой-нибудь и даже не дешёвым одеколоном была пропитана моя шерсть, а приятнейшими – для людей и для нас – ароматами, обеспечиваемыми лучшими собачьими салонами. Вопрос только: понимал ли это жалкий вонючий барбос, почти тыкавшийся тупой массивной мордой мне под рёбра, не проявляя пока особой агрессии. Жалкий охламон пока лишь знакомился со мной, выясняя: сколько мне лет, каково состояние моего здоровья, не состоим ли мы пусть в отдалённом родстве и не собираюсь ли я претендовать на их территорию, добытую в столкновениях с другими стаями. Прочие шавки суетились на некотором удалении и следили за проверкой: глухое рычание вместе с яростными взглядами и приподнятыми мордами не обещали ничего доброго, всего лишь откладывая атаку до прояснения ситуации и сигнала предводителя.

Однако бросился на меня не предводитель: самый мелкий из пустобрёхов рванулся неожиданно из душного облака вокруг и дёрнул за заднюю правую лапу. То ли щенок надеялся на повышение по рангу, то ли обладал по неизвестной мне причине особыми привилегиями: сразу все ощетинились и надвинулись ещё ближе, и только спокойный и рассудительный вожак не изменил позы, продолжая процесс знакомства.

Наконец он отлип: взгляд исподлобья демонстрировал уважение, смешанное с признанием силы и прочих достоинств, но глухое рычание не оставляло шансов на мирный исход: он чуть дёрнулся ко мне, и я резко бросился в сторону, толкнув подвернувшегося мелкого кобелька и уворачиваясь от щёлкавших грозных челюстей.

Однако преследование и охота продолжались недолго: утомлённые предыдущим нападением, барбосы хотели лишь проводить меня до границ завоёванной территории, где уже кончалось их влияние: слегка помятый и уставший, я уже с безопасного расстояния следил, как они оставляют пахучие предупреждения и предостережения всем возможным будущим нарушителям. Задние лапы – принявшие основной удар – слегка саднили и нуждались в передышке, особенно же неприятно было ощущать ранку справа, где сквозь плотную шубу проступила кровь. Я сел и облизался: первичное лечение не стоило откладывать на будущее, тем более что неизвестно сколько ещё мне предстояло провести на улице. Хозяйка уж сама добралась бы до гостиницы, и пускай её ждёт очередное объяснение с хозяином: совершенно определённо она уже надоела нам обоим, так что лишняя возможность выплеснуть на неё злость должна подтолкнуть его к долгожданному расставанию. Мне же сейчас совсем не помешало бы встретить хорошенькую сучку, поскольку скоропостижное бегство оборвало мою последнюю связь: с болонкой Мартой из соседнего подъезда, хорошенькой покладистой самочкой из квартиры на первом этаже.

Она ведь так радостно встречала меня, и даже хозяин не мог удержать её на поводке, напрасно отдавая обычные в таких случаях приказы. Мы убегали в свободную даль, в открытое поле за пределами строений и домов, и только располагавшаяся в том районе стая могла помешать нам насладиться уединением и вволю заняться любовью. Да и где бы она нашла такого кобеля как я? Овчарка из её подъезда была слишком стара – чтобы противостоять мне со всей моей мощью и напором, и даже эрдельтерьер – живший в подъезде неподалёку и старательно перебивавший мои метки в местах выгула – не решался подступиться к нам, лишь издали злобно посверкивая маслянисто-чёрными глазками.

Я ведь однажды так взгрел этого тупого здоровяка, что с тех пор по самой удалённой траектории старался обходить он мой привычный маршрут. Куча костей, обёрнутых в мешок жира в мохнатой шерстяной шкуре: не самый опасный соперник, умеющий лишь грозно брехать, натягивая дрожащий поводок в руках обеспокоенного хозяина. Стоило же ему этот поводок вырвать и вступить со мной в честную схватку – обусловленную сильными амбициями с обеих сторон – и где же оказались его сила и решительность, помноженные на солидный вес? Первый же мой серьёзный выпад пробил его несложную защиту, и затем уже бросок к задним лапам оставил явно ощутимый след, от которого он взвыл ещё больше, драпая к растерявшемуся испуганному хозяину.

Больше он не стал надираться: воспоминание о взбучке явно не оставляло его до последнего дня совместного существования, заставляя лишь исподтишка гадить мне: обнаруживаемые мною следы его жизнедеятельности сознательно перебивали мои собственные визитные карточки, и здесь уж вряд ли я мог так же уверенно и спокойно одолеть его. Массивная туша – разумеется – должна была оставлять после себя многочисленные отпечатки, и оставалось лишь мириться с присутствием неуклюжего брехливого соседа.

Однако теперь это стало прошлым: нам уже неоднократно приходилось менять место жительства, перебираясь в новые, абсолютно незнакомые районы. И по опыту я уже знал, что через два-три дня последует новый переезд, и новым незнакомым ещё барбосам предстоит познакомиться с моими клыками и резцами: моими личными визитными карточками, находящими повсюду почтительный осторожный приём.

Но сейчас мне стоило подумать о ближайших часах: я находился не слишком далеко от гостиницы и нашёл бы дорогу обратно, вот только явно не хотелось мне пока возвращаться в общество наглой и тупой хозяйки, способной лишь висеть у нас на шее. Я же ведь прекрасно всё вижу и понимаю, и стоит хозяину бросить только слово: завтра уже она исчезнет из нашей стаи и нашей жизни, уступив место кому-то ещё. Тем более что неоднократно я намекал уже на это: перевёрнутая мною миска, несколько побегов во время совместного с нею выгула, и пара лёгких укусов: какие ещё должны быть знаки, сигнализирующие о моём недовольстве? Ведь когда она по-настоящему меня рассердит: я ведь могу и не сдержаться и тяпнуть по-настоящему. Она что же о себе думает, пигалица несчастная: она одна такая, и хозяин будет долго терпеть никчёмные выкрутасы, способные надоесть кому угодно?

Погрузившись в переживания, я выбежал на тротуар: солнце уже светило ярким летним светом, и появившиеся люди – как и всегда – боязливо обходили меня стороной, торопливо отводя взгляды. Здесь не было собак: обставленная яркими витринами улица явно не предназначалась для регулярных совместных прогулок, и только где-то в глубине дворов слышался глухой сиплый брёх. Несчастный страдалец то ли напрасно облаивал кошку, забравшуюся на недосягаемую высоту, то ли выяснял отношения с кем-то из людей: даже я не слышал намёков на ответное гавканье.