В тени славы предков - Игорь Генералов

С внешними странами тоже ладилось не совсем: с саксонским Оттоном дело дальше не пошло. Зато в Византии умер враг отца — император Иоанн Цимисхий, и даже самим ромеям было неясно, то ли его отравил проедр[142] Василий, тихим коварством своим помогший смениться не одному императору, то ли помер сам от некой моровой болезни. Тем временем в Болгарии зашевелились комитопулы[143], стремившиеся избавиться от византийской пяты, намечалась большая война. Новый император, внук великого базилевса Константина Багрянородного Василий, очень не хотел увидеть русов на Балканах, ибо сейчас детям Святослава было самое время добиться того, чего не смог отец. Случилось неожиданное: гордые ромеи сами потянулись к дружбе с Русью. Искусеевы, со времён князя Игоря наводившие мосты с Византией, дружно заверяли Ярополка, что в нынешних условиях нужно повернуться лицом к ромеям, и тогда можно будет вытянуть из них и митрополию, и выгодные торговые льготы. Тут молодой князь, не без участия бояр, стремившихся не портить отношений с саксонцами, проявил неожиданную и не совсем разумную твёрдость, отказавшись принимать императорских послов. Но Искусеевы не оставили мысль о сближении с Царьградом, стремясь не мытьём, так катаньем отворотить Оттона от Руси, разженив князя с Малфридой, благо был для этого повод.

Эта поездка в Полоцк, по мнению Ярополка, была ненужной. Родичи Туры уже справили по нему тризну. Великие бояре уговорили князя, приведя пример с поездками Ольги в Плесков (знали, как и на что давить!). Теперь только бы пережить все эти уставные речи, словесный груз чужих дел, ловы в морозных полоцких лесах и Корочун, для празднования которого они якобы и приехали.

В Полоцк Ярополк въезжал верхом на рослом гнедом жеребце, сам — в малиновом, подбитом куницей корзне; дружина ради торжества — в начищенных бронях, воеводы — в выходных бобровых и собольих опашнях, покрытых заморским атласом и аксамитом.

…Её русский князь едва заметил тогда при встрече, избегая излишним вниманием оскорблять горе вдовы, отметив про себя породистую красоту княжеской дочери, не позволяя себе думать о ней как о женщине. Маленький сын её Изяслав, которому едва справили постриги, вертел белёсой головкой, цеплялся за мать, будто боялся потерять, и уже в нём, маленьком, угадывалась материнская красота и стать деда. Вообще весь род Рогволода был породист: сам князь высок и широкоплеч, оба сына его, перешагнувшие юность, Рослав и Брячислав, — крупной стати в отца.

На пиру, разгорячаясь пивом, Ярополк часто бросал взор на Рогнеду, невольно про себя поняв, что молодая, вошедшая в самый цветущий возраст княгиня, чудо как хороша в своей белой траурной плачее[144]. То ли нечаянно, то ли поняв, что русский князь обратил на неё внимание, Рогнеда сама иногда бросала на Ярополка короткие взгляды больших голубых глаз, выстреливая в молодого князя, будто пламенем. Когда от жаркого тепла разогревшихся сеней сбросила на руки подошедшему слуге бобровый коротель, пока освобождалась от рукавов, туго натянулась на тугой груди ферязь, очертив тонкую талию, Рогнеда, заметив взгляд князя, улыбнулась, снова выбросив пламя голубых ярких глаз. Кровь стукнула в голове, и Ярополк вышел из-за стола, собираясь остыть на улице. Он не увидел, как захмелевший Вышата Лунь подмигнул Миливою Искусееву. Вернувшись, Ярополк снова пил пиво, пытаясь заглушить необычный всесжигающий жар, полыхавший в груди. Потом плясал до тех пор, пока ноги не стали сплетаться друг с другом. Вокруг кружились чьи-то хмельные рожи, кто-то валился под стол, кто-то на него падал. Лунь с одним из кметей выводили Ярополка под руки, Вышата пьяным языком что-то плёл про Рогнеду, но утром Ярополк уже не мог понять: во сне то было или наяву.

Остатние дни пролетели мигом. Какая-то новая сильная удаль появилась в теле. Нелюбимые ловы вдруг втянули в себя, как будто теперь он стал своим для веселой скачки, заливистого лая хортов, секущего лицо морозного воздуха. Загонщики гнали тура, удачно отбитого от зимнего стада. Яростный от страха рёв огромного быка заставлял лошадей мелко дрожать. Трещали и ломались молодые деревца, могучая тёмная туша стремительно вылетела из леса на поляну, намереваясь расшвырять заступивших дорогу врагов. Каурый, боевых кровей жеребец не дрогнул под Ярополком, тогда как рядом стоявшие дружинники изо всех сил рвали поводья, удерживая заржавших и разбегающихся коней. Выпущенные стрелы толкнули, но не сбили тура с бега. Князь наддал коню, заходя чуть сбоку быка и замахиваясь сулицей. Раньше такого не позволил бы себе, стоял бы за спинами дружины, чуть насмешливо наблюдая за убийственной забавой. Сейчас не жаль себя было ради разговора на пиру о его смелости, тем более что разговор этот дойдёт до Рогнеды. Перед глазами возникло её лицо, залитое лёгким румянцем восхищения от отваги русского князя.

Сулица, брошенная сильно, но неверно, попала в хребет быка, безжизненно склонившись древком вдоль спины. Ярополк потянулся за второй, но, увлекшись по неопытности, подошёл слишком близко. Бык мотнул головой, зацепив рогом седло. Конь заржал диким криком от режущей боли натянувшейся на короткий миг подпруги. Как перетянутая тетива, подпруга лопнула, и Ярополк, кувыркаясь в воздухе, полетел в сторону. В глазах всё вертелось, снег набился в рукава и за шиворот. Обе шерстяные, крытые парчой рукавицы слетели с рук. Но он чувствовал, как дрожит земля и злобно фырчит разъярённый бык, почуявший, что ему не уйти. Не успев прийти в себя, князь узрел мельтешение и смог разглядеть, как какой-то кметь отвлёк быка на себя, умело уводя коня от смертоносных рогов и ухитряясь наносить по турьей морде сильные удары топором. К дружиннику на помощь бежали кмети, на ходу бросая сулицы, ор стоял, как в битве. Воевода Блуд, с расчёсанной, уложенной по отложному вороту зимнего вотола бородой, на полном скаку, с замахом над головой вонзил в могучую бычью шею тяжёлое боевое копьё. Князь отряхивался от снега, переминался с ноги на ногу, всё ещё не веря, что остался цел. Вышата Лунь ворчал в ухо:

— Княже, кто же в хребтину бьёт? В подвздошину надо, в подвздошину! Это же не волк, э-эх!

Ярополк, не обращая внимания на Вышату, разбрасывая валенками снег, шёл к убитому быку. Мелькнул, наддав запалённому коню, тот самый молодой кметь, зыркнув на князя разбойными глазами.

— Чей молодец?

Несмотря на тихий в общем гаме княжеский вопрос, откликнулся Блуд, в сердцах оматеривший отчаянного кметя:

— Друга моего сыновец, мать-перемать! Молод да горяч, головы совсем нет, под самые роги туру лезть!

— Охолонь, воевода! Если б не Павша, втоптал бы бык князя!

«Запомню! — решил про себя князь. — Блудово племя верное!»

Оставшиеся четыре дня пролетели мгновенно. Беседы за узким застольем, на которых Рогволод намекал на помощь против ятвягов, объезды соседних весей с Рогволожичами, и ни в один из этих дней князь так её и не увидел. Зато ощущалось после того случая с туром, что и кмети смотрят на него как-то по-другому: не с отчуждённым уважением, а с видимой теплотой, и наказы его исполняют без оглядки на воевод.

В вечер перед отъездом решился на то, что раньше бы только напугало: один, без гридней, прошел через чёрное крыльцо в терем Рогволода. По висячему переходу прошёл на половину вдовы. И вот он стоит напротив Рогнеды, чувствуя на своем лице её дыхание. Длинные ресницы чуть прикрыты над большими серыми глазами. Ярополк не мог отвести взгляда и не находил слов. Кровь в голове ударяла толчками.

— Я проститься пришёл, — говорит он, — летом мыслю приехать вновь.

Рогнеда смотрит на князя, бросая в бездну его сердце.

— Давеча говорили: бык тебя чуть не убил на ловах? Князю нужно осторожнее быть, вон как стало…

Вспомнился, видать, её Туры, погинувший в ятвягах. Захотелось прижать, пожалеть её. Только подумал — и уже с силой притянул к себе, неистово ловя губами её поцелуй. Рогнеда упёрлась было в княжескую грудь, но приличия ради.

В дверь стукнула, а затем просунулась сенная боярыня:

— Батюшка идёт, княгиня.

Оба прячут друг от друга стыдливые разрумянившиеся лица, Рогнеда поправляет на плечах бахромчатый плат. Рогволод пригнулся под притолокой, влез в покой, как будто не удивился здесь Ярополку. «Донесли, поди!» — подумал тот и неожиданно для себя твёрдо посмотрел в очи полоцкому князю:

— Пришёл с дочерью твоей проститься, князь. Не суди её.

Иногда крут был в решениях Рогволод, и нарушение гостеприимства не простилось бы даже русскому князю, но Рогволод лишь повёл шеей, выдержав смелый взгляд Ярополка, ответил:

— Коли по чести у вас, то не осужу.

И не ясно было, на что он намекнул. Ярополк, бросив последний взгляд на княгиню, вышел из покоя, едва помнил, как прошёл лестницей в клеть, как толкнул дверь из терема, ныряя в морозные сумерки.