В тени славы предков - Игорь Генералов

— Так, но мы воины, — ответил Нездило, — у смердов может быть всё по-другому.

Рапп хотел ответить, но Кальв остановил его, пояснив сам:

— Непроходимые леса и горы выгнали наших предков в море. По воде доплыть до соседей легче, чем посуху. Лучше мореходов, чем люди Северных стран, нет никого. А потом оказалось, что с моря легче нападать, а ещё позже молодые захотели повторить подвиги отцов. И так повелось.

— Как у русов, — сказал Нездило.

— У кого? — не понял Рапп.

— У русов. Они тоже живут у моря и грабят кого ни попадя.

— Я слышал о русах, — молвил Кальв, — и я рад, что они не плавают по нашему морю, иначе здесь стало бы тесно…

Охотились ещё два дня, тут же разделывая и вяля мясо. Не столько сделали запасов, сколько успокоился Владимир, рассерженный словами Добрыни. В день, когда задумали повернуть домой, наткнулись на медведя. Радота Пень, балуясь силой, в единоборстве свалил его копьём. Могутный Угги, ревниво наблюдавший поединок, заметил:

— Следующий медведь мой, и я его одолею за более короткое время.

Но медведи больше не встречались. Мясо тащили на себе, намаялись изрядно, пока не дошли до дома бонда Агни.

Глава двадцать пятая

Бирка не впечатлила Владимира. Город показался унылым, несмотря на то что всюду виделись следы былого величия: покосившиеся бревенчатые гостиные дворы, заросшие густой травой на завалинках, амбары и посадские дома. Не слишком понравилось здесь и Олаву, который по-хозяйски брезгливо показал на прогнившие брёвна частокола, что следовало заменить. Бревенчатый настил, тянущийся от вымолов по улицам, местами крошился в щепы, но его худо-бедно меняли.

Перед островом на озере Меларен, на котором располагалась Бирка, едва не сели на мель, к берегу пихались шестами. Земля становилась всё выше, и от этого корабли сюда заходили реже, медленно умерщвляя город. Олав, как будто извиняясь, показывал на щетинившуюся деревянными зубьями стену:

— Мой дед Эгиль Кальвсон помнил ещё времена, когда Бирке не было равных в Северных странах. А стена тянулась из самой воды, чтобы викинги не могли высадиться разом и окружить город. В городе была сильная дружина, способная отбить набег мелких конунгов. Страшен был кто-то вроде Стьюрбьёрна, но отсюда недалеко до Упсалы, а большое войско в море далеко заметно, конунг успеет собрать и прислать рати…

Олав-ярл повернул к озеру жёсткое, выдубленное многими ветрами лицо, окинул серые воды прозрачными голубыми глазами, заключил:

— Бирка беднеет, и скоро местные не смогут держать здесь сильную дружину.

Приближающаяся зима задувала ветрами, небо хмурилось, выпуская иногда жидкие струи дождя. И всё же предзимье было здесь теплее, чем в Новгороде. Торговые гости сменили летние зипуны на шерстяные зимние, набрасывая поверх них короткие выходные, едва доходящие до колен кочи. Наконец в Бирку приплыл Эгиль, брат Олава-ярла. Несмотря на то что расторговался новгородскими товарами гораздо быстрее, чем он это сделал бы в Висбю, где купцов было целое море, Эгиль ругался и клялся богами, что последний раз заходит в Бирку.

Старых купцов, которые всю жизнь приходили в Бирку, здесь было много. В Северных странах, где непроходимые леса и горы, торг был единственным местом после конунгова тинга[135], где можно было встретить друзей и обменяться новостями. Так Олав, сын конунга, узнал, что мать его, Астрид, жива и вышла замуж за знатного купца из Вика[136], по имени Лодин. Рассказывая об этом Владимиру, Торгислю и братьям Олавсонам, заключил:

— Я рад за свою мать, но навестить её приеду только тогда, когда буду уверен, что Хакон благосклонен ко мне, иначе из-за меня его гнев может пасть на её голову и достойного мужа её…

Домой возвращались уже вместе с белыми мухами. Тёмное море бурлило, вздымая холодную спину, тёплые дублёные кожухи из тюленьей кожи, в которые кутались свеи, не пропускали ветер, почти не намокали от морских брызг. Словенам показалось вполне разумным носить такую одежду в стране, где почти не ходят по суше. Владимир порядком порастряс казну, купив кожухи у купцов из Норэгр.

По приезде стали собираться на Йоль к конунгу Эйрику, куда был приглашён Олав-ярл с сыновьями конунгов. Грузили возы, поставленные на полозья, сани, в деревянную клетку загнали откормленного борова, его принесут Одину во время большого жертвоприношения. Боров будто чуял свою участь, упирался и утробно визжал, а когда запихивали в клетку, вырвался, втоптав в снег двух холопов-трэллей, едва их не убив. Взбесившегося испуганного борова с хохотом ловили почти все ярловы домочадцы вместе с трэллями, отчаянно друг другу мешая. Ивар, раскинув руки, пытался напугать его, но боров его сшиб, не покалечив. Владимир изловчился набросить на мощную шею аркан, потом волокся с десяток саженей, пока снег не забился в рукава и за шиворот. Выскользнувшую из рук словенского князя верёвку пытались схватить ещё с десяток рук, падали, образуя кучу малу, уже дурачась. Кто-то из ярловых людей принёс невод, борова поймали в него, тот визжал и бился, всё больше запутываясь. Седой как лунь, Хринг сказал, что боров порежется, истечёт кровью и помрёт задолго до Упсалы. Спутавшийся невод разрезали, и боров опять убежал, но в этот раз его ловили дружнее, и вскоре он уже был в клетке. Олав-ярл, вытирая выступившие от смеха слёзы, сказал, что Йоль в этом году должен получиться славный, раз начался с такого веселья.

В Упсалу шли старой, некогда проложенной легендарным конунгом по имени Анунд дорогой, которого так и называли — Строитель Дорог. Сказывали, что он прокладывал тропы по всему Свитьоду, и с той поры никто из правителей не смог сделать даже половину того, чтобы облегчить путь по суше.

Дорога была едва укатана, благо снега насыпало немного, и кони не проваливались. Зимой, когда болота замерзали, свеи спрямляли путь, обновляя прошлогодние зимники. Как и новгородцы, свеи использовали лошадей только для передвижения, не умели и не хотели на ратях биться конно. Дорогой скучно, и словене с северянами часто ходко бежали рядом с поездом на лыжах, сплетённых из ивовых прутьев, подчас обгоняя его. Природа, особенно зимняя, напоминала словенскую, только не было кусачих морозов и небо было заволочено облаками, сохраняя при этом тепло земли. Текли мимо ели и сосны, едва припорошённые снегом; осмелевшие зайцы перебегали дорогу, замирали, с любопытством разглядывая поезд, вскачь бросались в гущу деревьев. Несколько раз попались свейские веси. Здесь не огораживались крепкой стеной, как у моря, — находники не углублялись в Упланд, тын стоял больше от случайного зверя. Как и у словен, зимой шалили оголодавшие волки, осенью мог забрести медведь.

Упсала встретила приезжих гостевым многолюдством, как будто здесь была ярмарка. На замёрзшем льду реки уже велись игрища: парни боролись в пояски, зрителей, набившихся на берегу, где стояла крепостная стена местного Детинца, было до сотни. Регот со стороны состязания смешался с гулом ожившего в связи с предстоящим праздником города.

Поезд оставили перед широко раскинувшимся подолом. Олав, бывший на Йоле у конунга не первый раз, привычно распорядился готовить дрова — греть землю и ставить шатры для кметей. Сыновей конунгов, Олава с Иваром, Кальвом и ближниками их должен был разместить Эйрик.

В городе рябило от разнообразия выходных шуб: лисьих, бобровых, собольих, крытых парчой и вывернутых мехом наружу, коротелей[137] с наброшенными на них шёлковыми разноцветными кочами. Не было казовой сряды у Владимира, зато под намеренно распахнутой лисьей шубой сверкало золотое оплечье да серебряный наборный пояс, стягивающий синего шёлку зипун; на ногах были красные сапоги новгородской работы, в которых медленно начинали стыть ноги, несмотря на шерстяную портянку. Олав-ярл встречал знакомцев, радостно похлопывал их по плечам. Сыновья стояли рядом, с кем-то обнимались, с кем-то сдержанно здоровались.

Праздничный город не прибавил настроения Владимиру. Он был здесь чужим. Никто не обращал на него должного, как казалось, внимания, даже когда Олав-ярл представлял его. Не так должны встречать сына князя Святослава! Хоть и понимал Владимир, что он здесь всего лишь гость, притом беглый, хоть и конунг, внутри всё жгло от подавленного самолюбия. Добрыня посматривал на племянника с укоризной: не время норов показывать, качал головой, пытаясь сказать вслух, когда будут наедине. Но Владимир избегал разговоров Добрыни, ибо злился на него за то, что все идёт не гладко: никто не спешит ему на помощь, да и разговор с Эйриком вряд ли принесёт пользу, как осторожно считал Олав-ярл и оба Олавсона. Зачем бежали тогда из Новгорода? Когда Добрыня исчерпает все надуманные способы, то Владимир предложит свои, и дядька уже не посмеет перечить, прикрываясь жизненным опытом. Стыла до поры до времени, вырастая, бабкина властолюбивая кровь. Видел это и Добрыня, опасаясь иногда давить на племянника. Княгиня Ольга не прощала даже мнимого препятствия своей власти, Владимир становился таким же. На его самолюбии и сыграл Добрыня, уговаривая отправиться в Свитьод.