«Сивый мерин» - Андрей Мягков

— Он что-нибудь сказал вам?

— Да. Что упал.

— И всё?

— Что жену убили.

— Убили? Или умерла?

— Убили. Последние слова: «Не ве… не ве…»

— Чьи слова?

— Её.

— Неве?

— Да.

— Что это значит?

— Не знаю.

— Вы когда вернулись домой?

— Полчаса назад, было без пяти час, у нас обеденный скользящий, я на «скорой» работаю… В кухне всё перевёрнуто — Дима так не мог…

— Вы пришли домой — дверь была закрыта снаружи?

Она смотрела на него невидящими глазами.

— Нет, открыта.

— У кого ещё есть ключи от квартиры?

— Ни у кого… То есть… Да нет, у меня только.

— Вы никогда не теряли ключи?

— Нет.

— С кем вы говорили перед моим приходом? — Нина подняла голову.

— Перед вашим приходом?

— Да. Вы, перед тем как открыть, положили телефонную трубку.

— В общем — да, положила, я хотела… я звонила… — Она качнулась. — Почему вас это интересует?

— Как вы думаете — сам он мог выйти из квартиры?

— Это исключено, что вы, он был ещё слишком слаб.

— Почему вы говорите «был»?

— Потому что он… то есть… Нет, я не знаю.

Чтобы не упасть, она сделала шаг назад, прислонилась к стене, одной рукой ухватилась за висевший на вешалке плащ.

— А что, вы думаете…

— Думаю, думаю, Нина Ивановна, думаю и пытаюсь достучаться до вас. Мы теряем очень много времени. Если он не мог идти сам, значит ему кто-то помог. Кто? Кто знал, что он у вас?

Нина закрыла глаза, слегка мотнула головой.

— Никто. О наших отношениях не знает ни одна живая душа.

— А я? Как же, вы думаете, я узнал, к вам приехал?

Мерин снисходительно улыбнулся. Нина ответила долгим непонимающим взглядом: «Действительно, как?»

— Вы — милиция.

— Милиция, верно, но кроме милиции ещё пол-Москвы знает. Все ваши соседи, уж поверьте, друзей-родных обзвонили: в наш дом Дмитрий Кораблёв к любовнице ходит. Те — своим родным-друзьям. И пошло-поехало, и что было, и чего не было. А то вы не знаете, как это бывает?

— Не знаю. Правда. — Нина выглядела подавленной.

— Ну так всё-таки: кому вы звонили?

— Когда?

— Перед моим приходом. Вы посмотрели в глазок, вернулись, положили трубку и только после этого открыли дверь.

— Откуда вы знаете?

— Кому?

— Звонила нашим общим знакомым с Димой… Моим знакомым…

— Нина Ивановна, я спрашиваю: ко-му? Дмитрий Кораблёв подозревается в убийстве своей жены. Его разыскивают. Два дня вы его скрываете у себя в квартире, теперь он исчезает, вы не отвечаете на мои вопросы. Поверьте, дело гораздо серьёзнее, чем может показаться на первый взгляд.

— Я отвечаю.

Она протянула перед собой руку, как бы ища опору, и не найдя, цепляя воздух, опустилась на колени и упала бы — он едва успел обхватить её узкие плечи.

— Спасибо. Пойдёмте на кухню, у меня ноги…

Он усадил её в кресло, сам примостился на диванчике.

— У вас есть аптечка?

— Спасибо, ничего не надо, со мной это бывает — нервы. Я Виктору звонила.

— Виктор — это…

— Виктор Щукин, мой бывший муж, его нет дома, я говорила с его мамой.

— Щукин с Кораблёвым как-нибудь пересекались?

— Нет, что вы. Он бизнесом каким-то занимается. Никогда не пересекались. То есть… видите ли… А впрочем… Мы расстались с ним, когда появился Дима. Пять лет уже.

— Они были знакомы?

— Кто? А-аа, нет. Виделись один раз всего. На свадьбе у Димы. Но Дима его не знал…

Нина замолчала надолго, видимо, что-то вспоминая. Потом спросила по-детски просто, но с такой мольбой в голосе, что у Мерина сжалось сердце.

— Можно я не буду говорить?

Какое-то время они сидели неподвижно: он предложил ей ребяческую забаву — «гляделки» — кто кого переглядит не мигая. Веснушчатый вихрастый мальчик жёг взглядом смертельно уставшую, годящуюся ему в матери женщину. Дуэль продолжалась недолго, она сдалась, опустила голову, загородилась упавшими на лицо волосами.

Мерин встал и не проронив ни слова направился к выходу.

На столе осталась его визитная карточка.

— …Конечно, это всё только мои предположения, но другого пока нет, Юрий Николаевич.

Мерин, вальяжно расположившись в кресле, уже больше часа донимал начальника своими гипотезами.

— Сегодня третий день? — Скоробогатов решил не задавать вопрос впрямую — зачем портить мальчишке хорошее настроение. Он поди и сам понимает, что топчется на месте.

— Третий, Юрий Николаевич, завтра похороны Молиной, если что возникнет — пришьём к делу. Но не думаю, картина и без того складывается достаточно ясная: тринитроцианид, яд пролонгирующего действия — это мне вечером, не сомневаюсь, Анатолий Борисович подтвердит, он хирурга допрашивает с козырным тузом за пазухой — разрешением на повторное вскрытие — куда ж тому, бедному, деться? А где взяли — препарат редкий, почти недоступный — тоже не секрет, она у меня, Юрий Николаевич, на «Скорой помощи» работает. Так-то вот. Вчера, кстати, подала заявление об уходе, что тоже оч-ч-чень не случайно, об этом чуть позже, можно?

— Да можно-то можно, знаешь, который час?

— Я понял, закругляюсь. — Сева действительно хотел перейти к главному, но его «несло». — Она, Юрий Николаевич, эта Щукина, видели бы вы, чуть в обморок не упала — не ждала меня, — еле успел подхватить. Прав Шекспир, мудрый был старик: такой театр закатила — наш Яшка отдыхает — Ермолова! Лицо белое, руки дрожат, голос с придыханием — вот-вот разрыдается…

— А губы?

— Что губы?

— Губы тоже дрожали?

Мерин не уловил подвоха.

— Губ у неё не было, Юрий Николаевич, совсем не было, с лицом смешались, тоже мелом намазанные. Я даже в какой-то момент чуть не купился, помрёт сейчас и пиши пропало. И главное — молчит, зараза, воды набрала и молчит. А я что могу — не допрос ведь, прав не имею. С одной стороны зайду, с другой — ни слова. Ну ни-че-го! — Мерин коротко вытер об штаны вспотевшие ладошки. — Завтра к Труссу с официальной бумажкой явится. Анатолий Борисович любит с женским полом разбираться.

Он хохотнул нарочито скабрёзно.

Скоробогатов встал, подошёл к окну, только здесь дал волю улыбке: до чего же всё-таки богат русский язык. «Я даже чуть не купился…» А переставь самую малость, скажи вместо «я даже…» — «даже я…» — и совсем другой смысл, а главное, другой человек — извольте — звёздная болезнь во всей красе. Вслух сказал:

— Думаешь, пора разбираться?

В спину ему упёрся взгляд высокомерно-снисходительный, это он понял по интонации.

— Товарищ полковник, позвольте, я всё по порядку.

— Именно по порядку. — Скоробогатов заходил по кабинету.

С одной стороны, ему импонировали дерзкость меринских оценок, нестандартность гипотез, попытки постичь психологию фигурантов. Ведь не учился нигде, жизненного опыта — ноль. Всё, что до сих пор докладывал, — продумано, не притянуто за уши, цепочка нигде не рвётся.

Всё могло быть именно так. Но… Доказательствами интуитивных домыслов, похоже, и это опасно для следователя, юный Пинкертон особенно себя не утруждает. Прёт, как сивый мерин.

Вот и сейчас не удержался от эффектного и, как ему, вероятно, кажется, бесспорного вывода.

— Личность сгоревшего на Шмитовском в квартире Кораблёва официально установить не удалось, но я узнал, что это знакомый… или… как лучше выразиться… друг, любовник погибшей Молиной Слюнькин Сергей.

Он замолчал в ожидании восторженных недоумений начальника. Но тот сказал только:

— Дальше. Я слушаю.

— Слюнькин Сергей Владимирович, — раздельно, как бы диктуя, повторил Мерин. Холодное нелюбопытство главного сыскаря страны он мог объяснить только двумя причинами. Или достойной подражания сдержанностью в проявлении эмоций, или увы, недостатком слухового аппарата, поэтому на всякий случай повысил голос. — Он исчез. Понимаете? По месту жительства — Молчановка, 18 — его немузыкальная школа в Сивцевом Вражке — никто ничего не знает, знакомые, друзья — глухо, запросил родителей — он с Урала, из Альметьевска — не появлялся…

— Ты всех знакомых перебрал?

— Нет, наверное, но много.

— «Много» — этого мало. Когда и кто его видел в последний раз?

— Таких сведений нет.

— Он мог уехать до первого мая и ещё не вернуться. Дальше.

— А дальше в обгоревшей квартире Кораблёва нашли серьгу. — Мерин не стал дожидаться вопросов и на этот раз не выразившего ни малейшего удивления полковника, продолжил без паузы. — Какую серьгу? Обыкновенную, маленькую, из нержавеющей стали в виде обручального колечка, в ухе носят, модно. При чём тут это? А вот при чём. Когда я говорил с консьержкой Верой Кузминичной, она однажды назвала его «серьгастый». Меня ещё тогда кольнуло странное слово. А как нашли — я к ней: его? Она взглянула только — не сомневайся, говорит, Всеволод, редко ошибаюсь, носил в левой мочке.