«Сивый мерин» - Андрей Мягков

Мерин помолчал, предоставляя водителю возможность переварить полученную информацию.

Тот, бледный, напряжённый — только что головой не упираясь в лобовое стекло — молчал. Демонстрация ментовской осведомлённости превращалась для него в экзекуцию.

В салоне машины повисла зловещая пауза.

Всё говорило о том, что пора менять тактику и плавно, на излёте доказательства всемогущества уголовного розыска переходить к пожинанию плодов, но Мерин не мог остановиться.

— Срок отсидели за наезд от звонка до звонка. Спасибо, слух о смерти больного, как говорится, оказался преувеличенным, а то загремели бы на полную катушку.

Георгий Авдеевич, очевидно, что-то произнёс, какую-то фразу, губы его зашевелились, но звук заглушил рокот мотора.

«От волнения, — решил Мерин. — Ещё немного и клиент в кармане». Он повальяжней устроился на сидении, закинул ногу на ногу.

— Ну что ещё сказать? Ждёте прибавления. Событие не за горами, так что дай бог, чтобы всё обошлось. Впрочем, бытует мнение: девочек рожать проще, они покладистее.

Со второй попытки Авдеичу удалось озвучить фразу гортанным шепотом, но на этот раз подвела дикция, так что Мерину пришлось переспрашивать.

— Я не понял, простите, что вы сказали?

— Я сказал… спросил. Я спросил, как зовут?.. Моего сына?

Сева аж подпрыгнул от радости: вот это подарок! Он картинно погрустнел и опустил голову — мол, можно было проще, да некуда.

— Вашего сына, Георгий Авдеевич, зовут Яковом. Яковом Георгиевичем. Но вы напрасно до сих пор переживаете: Яков — исконно русское имя. Так звали одного из апостолов, так зовут, вернее, звали и отца вашей Любы.

В карточной игре «очко» это называется «перебор». Шофёр со всей силы ударил ногой по тормозной педали, всем корпусом повернулся к пассажиру и двумя руками вцепился ему в грудки.

— Говори, гад, за что разработал? Убью, сука.

На шутку ситуация никак не тянула.

Сева попытался разжать упёртые в горло кулачищи — нет, ноги не держали опору, он полулежал на сидении — нападение случилось слишком неожиданно. Противник навис над ним всей мощью своего корпуса и напоминал в этот момент одну из знаменитых чугунных фигур скульптора Манизера, украшающих интерьер станции метро «Маяковская». Именно так в эпоху социалистического реализма художники изображали пролетарскую ненависть. Надо было срочно что-то предпринимать, хотелось дышать, а воздуха для поддержания жизнедеятельности явно не хватало. Мерин из последних сил вцепился в металлические запястья водителя, прохрипел сквозь зубы в его подёрнутое злобой лицо:

— Не валяй дурака, Георгий, статья называется «оказание сопротивления правоохранительным органам», от двух до пяти. Припаркуй машину, я всё объясню.

Интонация «Железного Феликса», очевидно, удалась, потому как ждать себя таксист не заставил — с тем же остервенением, с каким только что набросился на пассажира, он крутанул руль и не глядя по сторонам устремился к тротуару. Вокруг неистово загудели, заскрипели тормозами, заматерились водители.

— Ну?! — выдавил он, когда машина ткнулась колёсами в бортовой камень тротуара и заглохла.

— Что «ну»? Ну! Никаких разработок и в помине, бабушкой клянусь. Сдался ты мне…

Сева не стал заканчивать мысль: гроза ещё не миновала. Он осмотрелся по сторонам, опустил боковое стекло, поправил на себе одежду.

Грудь побаливала — озверевший водила вместе с плащом, похоже, повредил и грудную клетку.

— Что вас так взъярило? — Чуть успокоившись, он снова перешёл на «вы». — Что непонятного? Всё же ясно, как божий день. То, что водку любым другим жидкостям предпочитаете — это на вашем лице написано, тут не надо быть Шерлоком Холмсом — за свою жизнь выпили, небось, столько, что не переплывёшь. А недавно бросили — тоже очевидно, у всех завязавших нервы не в порядке. Вы нервный. Посмотрите, что с плащом сделали! — Сева тщетно пытался приладить на прежнее место оторванный воротник. — Курить бросили — тоже ясно: во-первых — час уже не курите, табличка вон «не курить» висит, а во-вторых: или пить-курить-гуляй-не хочу, или молодая жена и дети маленькие, одно из двух, третьего не дано, вещи эти несовместные, как сказал поэт. А что курили с детства — так покажите мне пьющего, прошедшего к тому же зону, шофёра, который табаком не закусывает. Пальцы вон ещё жёлтые. А что зону отработали — на руке написано, сами себе пожизненную печать поставили: 48 — это год рождения, Г. А. Д. — инициалы, что тут непонятного. Фамилия ведь на «Д» начинается?

Мерин закатил длинную паузу. Молчание Авдеича подтверждало правоту его умозаключений. «Бьюсь об заклад: или Дубов, или Дуров, или — был такой в своё время в Сибири знаменитый хоккеист Дураков. Интересно, как его в детстве дразнили».

Вслух он сказал:

— Голову даю на отсечение — на «Д». А рядом соболек татуированный примостился: нижнетагильская мета «сибирского братства», я эту их азбуку специально изучал, профессия, повторяю, обязывает. «Люба» вон на левой руке в сердечке, я что — идиот — не понять? А что не дождалась — так кто ж бросает дождавшихся-то да молодых заводит? Дождавшимся до самой доски гроба поклон да любовь — это не я придумал. Ну?! Что ещё не так? Большегрузы на стройке? Так посмотрите, как вы руль держите? Так «Волгой» управлять может только тот, кто десятитонные КрАЗы водил, никому другому в голову не может прийти эдак баранку вертеть. А что срок за наезд мотали — дураку опять же понятно — вас ведь все обгоняют, вы как на свои похороны — тише едешь — дольше будет. Это рефлекс, приобретённый от страха, пожизненный теперь, скорость превысить вас теперь под дулом не заставишь. Пива вон две банки в дверном кармане — значит, после работы пивком всё-таки балуетесь. Обручальное колечко новое, блестящее, незамутнённое, непоцарапанное — женились недавно. Один раз вы уже обожглись, против женского пола затаились, так что на брюкву какую-нибудь размениваться не стали бы, это очевидно. Значит — молодая, собой хороша, они все в этом возрасте ещё молью не тронуты. Так? Так.

Мерин окончательно пришёл в себя и теперь с удовольствием подделывался под манеру речи подвыпившего Трусса.

— Пойдём дальше. Что ей от вас нужно? Денег вы за жизнь вряд ли накопили, не олигарх — очков не надо; лицом, извините, не херувим, да ещё сильно пивший нехерувим; университеты или там консерватории тоже за вами не просматриваются. Значит что? Значит любовь — другого не придумаешь. А она, как известно, зла… От неё дети рождаются. И, как правило, первыми мальчики, если разница в возрасте и брак по любви — так говорит статистика. А вторыми, опять по той же статистике — девочки, а если шестой десяток — от 2006-го отнять 48-й — будет пятьдесят с хвостиком — надеюсь, знание мною арифметики вас не удивляет? — так вот, если шестой десяток, то тянуть с этим делом — имеется в виду рождение девочек — опасно, можно и не успеть. Вот я и предположил, что вы ожидаете прибавления семейства. Пред-по-ло-жил, не более того, и не виноват, что оказался прав. Ну? Всё?

Краем глаза Мерин видел, как постепенно вянет, оседая в кресле, этот надутый страхом человек. «Как проколотое гвоздиком колесо. Конечно, лагерь даром не проходит. Ничего, сейчас поменяем на „запаску“ и дальше поедем друзьями».

— Всё? Георгий Авдеич? Или на карте ваших сомнений остались ещё белые пятна?

Эту фразу Сева вычитал недавно в каком-то подсунутом бабушкой детективном романе, тогда она показалась забавной: следователь такой вычурной метафорой пытался перевести разговор с обвиняемым на юмор и это ему удалось: «По глазам бандита пробежала улыбка», — свидетельствовал автор.

Но то, что литературные коллизии нежизненны, а попытки перенести их в реальные обстоятельства обречены на провал, Сева понял сразу же, как только закончил злополучную цитату. По глазам «бандита» если что-нибудь и пробежало, то назвать это улыбкой было бы большой натяжкой.

— Не играю я ни в какие карты, так и знай. И тебе не советую.

Авдеич аккуратно вырулил на проезжую часть (Сева тут же поставил это себе в заслугу, значит удалось-таки успокоить взбесившегося молодожёна) и ловким маневром вписался в поток.

— Откуда знаешь, как сына зовут?

Слова прозвучали откровенно примиряюще после долгого упрямого молчания, в течение которого Мерин разными способами, увы — тщетно — пытался вывести шофёра на разговор. Казалось, противник устал, подавлен и только отсутствие ответа на этот самый важный вопрос мешает подать сигнал капитуляции.

Мерин оживился: нельзя было ударить в грязь лицом.

— Георгий Авдеич, согласитесь, не хочу сказать, что вы антисемит, но по моим наблюдениям лиц еврейской национальности вы не жалуете, верно? Это читается по вашему отношению к братьям Рабиновичам. Не будем касаться существа вопроса, хотя многое можно сказать по этому поводу, сейчас дело в другом. Завгар в разговоре с Любой по телефону поинтересовался, как поживает его тёзка. О ком могла идти речь, если учесть, что лицо Якова Семёновича расплылось при этом в умилительно-идиотской улыбке? Не о соседе ведь, правда? Значит выходит невероятное: вашего сына зовут Яковом. Как это могло случиться, если вы убеждены (а это, кстати распространённое заблуждение), что Яков — еврейское имя? Никак не могло случиться! Никто не смог бы вас уговорить, даже под угрозой расстрела, назвать первенца Яковом, кроме… Кроме женщины, для которой вы готовы на любые жертвы. А той зачем понадобилось упорствовать, играть вашими национальными чувствами? Только в единственном случае: имя это ей дороже всех других вместе взятых. Поэтому я и предположил, опять-таки — пред-по-ло-жил: так звали отца Любы. Она его обожала, он ушёл из жизни, не дождавшись внука. Ведь он умер?