Бандиты - Элмор Леонард

— Когда ты меня с ним познакомишь?

— Погоди, может быть, даже сегодня вечером. Ну так вот, мы садимся. Я сразу понял, Бойлан сойдется с Линэхеном, Линэхен такой весь из себя ирландец, а Бойлан прямиком оттуда. Линэхен его слушал, открыв рот, пока тот заливался, какие в Дублине знаменитые бары, а Рой возьми и скажи: «Чем знаменитые? Пьяницами?» — Он уже был наполовину пьян, и в глазах у него чертики играли. Бойлан на это: «Затем и идут в паб, чтобы напиться», — и пошел дальше рассказывать, про «Маллиган», про «Бейли», про то, что Джеймс Джойс прославил их на весь мир. Ну, уж о Джойсе Рой, наверное, слышал, хотя не поручусь. Да один черт, стоит при Рое заговорить о книгах, как он решит, что ты задаешься. Я сразу понял, как только Бойлан раскрыл рот, что Рой станет его задирать. Вот Рой и говорит: «Пойду-ка я отсюда, а то как бы новый вид СПИДа не подцепить». Бойлан купился: «Что это за новый вид?» — спрашивает. А Рой ему: «Ушной СПИД. Можно подцепить его, когда слушаешь задницу».

— Так при нем и сказал?

— Прямо ему в лицо. Потом посмотрел на меня и говорит: «Откуда ты притащил этого парня?» Я ему сказал: «Ты все равно не поверишь, если я скажу, где мы встретились». А Рой на это: «Я про этого человека ничему не поверю. И свой дерьмовый акцент он тоже подделал».

— И что сказал на это Бойлан?

— Бойлану не привыкать. Можно доверять ему, пока он рассказывает про дублинские кабачки, но все остальное — пятьдесят на пятьдесят. Одно я знаю точно: он отбывал срок. Я понял это с первого взгляда.

— И как ты это узнал?

— Есть что-то такое. Кто сидел, тот сразу это увидит. — На пороге «Ральфа и Каку» Джек придержал Люси за руку и предупредил: — Но он ничего не знает о наших планах. Постарается выведать у тебя.

— Я буду сама невинность, — захлопала ресницами Люси.

— Важно понять, сможем ли мы его использовать. Постарайся разобраться.

Джерри Бойлан ел устрицы, поливая их лимонным соком. Когда мясо начинало отслаиваться от стенок раковины, он подносил раковину ко рту, стряхивал в рот устрицу и принимался жевать, запивая пивом. Джек и Люси быстро расправились с устрицами и крабовой запеканкой, Люси задумчиво помешивала чай со льдом. Они оба были почти зачарованы этим обрядом: две дюжины устриц одна за другой проскальзывали между губ Бойлана, а он жевал, запивал, глотал и болтал — язык непрерывно двигался у него во рту.

— Присматриваетесь ко мне, сестрица? — сказал он Люси. — Хотите знать, зачем это я ездил в Никарагуа, а спросить стесняетесь? Одна моя родственница постриглась в монахини под именем Виргинелла. Я ей говорю, — тут Бойлан сурово нахмурился: — «С какой стати ты назвалась Виргинеллой, „маленькой девственницей“? Хочешь быть девственницей, — говорю я ей, — так будь большой девственницей, девственницей мирового класса». Видите, в чем проблема, сестра? Один ваш обет мешает другому. Она так смиренна, что не смеет громко заявить о своем целомудрии. — И новый кусочек французской булки с маслом исчез у него во рту.

— Я бы хотел кое о чем спросить, — вмешался Джек.

— Прошу вас.

— Зачем вы ездили в Никарагуа?

— Прямо в лоб, да? Я отвечу, не сомневайся, Джек. — Бойлан удовлетворенно откинулся, не выпуская из рук стеклянную кружку с пивом. — В пасхальное воскресенье, всего лишь месяц тому назад, я посетил кладбище Миллтаун. Это под Белфастом, на Фоллс-роуд, по дороге в Антрим, — пояснил он. — Мы отмечали семидесятую годовщину восстания тысяча девятьсот шестнадцатого года. Собрались под дождем в лютую стужу, чтобы почтить наших мертвых…

— Зачем вы ездили в Никарагуа? — повторил Джек.

— Спрашивай-спрашивай, на этот раз пистолета в руках у тебя нет, — усмехнулся Бойлан. — Ты славный парень, Джек, только нетерпелив, а оттого все время допускаешь промахи, верно? Сам не смог разобраться ни во мне, ни в этой ситуации, вот и привел эту красавицу-монахиню посмотреть на меня. А неуверенность в себе заставляет тебя перебивать мой рассказ как раз в тот момент, когда я пытаюсь объяснить, как я познакомился с никарагуанцами. Может показаться, — теперь он снова обращался к Люси, — будто я все хожу вокруг да около, будто я склонен к излишнему красноречию, что вообще свойственно революционерам, но я опускаю подробности. Вас интересует, что сандинисты делали в Ирландии холодным пасхальным утром?

— Что они вообще там делали? — уточнила Люси.

— Если вам кто-нибудь скажет, будто мы связаны с террористами, не верьте. Эти парни из Никарагуа — музыканты, их ансамбль называется «Герои и мученики». Они сражались за свободу, как и мы, они победили и приехали к нам, чтобы в песнях, в балладах рассказать нам о своей борьбе. Эти песни находят отклик в душе каждого человека, сражающегося за свою страну. Я был вдохновлен и решил поехать в Никарагуа вместе с «Героями и мучениками», тем более что у меня там старший брат, я его не видел почти десять лет. Скромный священник-иезуит, пасет свою паству в деревушке Леон.

Джек уставился на Бойлана. Попробуй-ка подлови этого парня, который с невинным видом попивает пиво, утирая рот тыльной стороной ладони! Он и тут, и там, он повсюду. И кузина-то у него монахиня, и брат — священник.

— Леон вовсе не деревня, — вставила Люси.

— Да и иезуиты не столь уж смиренны, — добавил Джек.

Но торжествовали они недолго. Бойлана не поймаешь.

— Все относительно, — сказал он. — Город, деревня, священник, революционеры — все зависит от того, как на это посмотреть. Теперь вот «контрас» сделались мятежниками. Каково! Эти палачи, кровавые убийцы невинных людей — мятежники! А люди, живущие в богатстве и довольстве, оплачивают их злодеяния.

На Бойлане был все тот же бесформенный пиджак в «елочку», тот же серый с красным галстук, должно быть, и рубашку он не сменил. Зачесанные назад волосы переливались в свете ресторанной люстры. Теперь он смотрел прямо на Джека.

— Джек, мы-то с сестрицей видели, как убивают невинных людей, а ты это видел? Ты видел? — Вновь откинувшись на спинку стула, Бойлан повернул голову к Люси. — Впервые это было двенадцать лет назад — через месяц будет ровно двенадцать. Я сидел в «Маллигане» за кружкой пива и услышал взрыв, этот ужасный грохот, означающий, что произошло нечто непоправимое… Я помню это по сей день, помню слишком отчетливо, что я увидел, когда вышел на улицу и завернул за угол на Тальбот-стрит. Эти крики и дым, висевший кровавым облаком.

Джек отвел глаза, стараясь не смотреть на сумрачное лицо Бойлана, но Бойлан упорно продолжал свой рассказ, и взгляд Джека вернулся к нему и остановился, прикованный к его глазам.

— И этот запах, навеки застрявший в моих ноздрях. Это не запах смерти, сколько бы ни твердили о нем, это запах человеческих внутренностей, вывалившихся наружу, валяющихся повсюду на мостовой. Какая-то женщина сидела, прислонившись к фонарному столбу, и смотрела прямо перед собой — то ли на меня, то ли в вечность, у нее не было обеих ног.

Джек резко поднялся.

— Что, не по нутру тебе это, Джек?

— Сейчас вернусь.

— Ты должен знать, каково это. Мы-то с сестрой знаем. Верно, сестра?

Джек прошел по ресторанному залу, кивая на ходу знакомым официантам, обходя столики — почти все были заняты, поскольку наступило время ланча, — и пробрался в дальний конец, к столику у самой стены.

Хелен уже закончила обед, посуду убрали, она сидела за чашкой кофе и читала какую-то книгу, низко опустив над ней рыжие волосы, свою завивку-перманент.

— Что читаешь?

Она подняла глаза — в зрачках отразилась, удваиваясь, люстра, — подняла носик, все тот же дивный, тонкий носик с изящно вырезанными ноздрями. Заложив одним пальцем книгу, она закрыла ее и посмотрела на обложку, потом снова подняла взгляд, но уже с другим, хитрым выражением, словно девочка, готовая поделиться своим секретом.

— «Любовь к себе и сексуальность».

— Хорошая книга?

— Неплохая. Смысл в чем: если ты не любишь самого себя, то и в постели удовольствия не получишь. Прежде чем полюбить другого, нужно полюбить самого себя.

— Если не любишь себя? Но как может человек не любить себя? Разве он — не самое главное для самого себя?

— Не знаю, Джек. Видимо, бывают люди, которые себя не любят.

— Думаешь, всякие засранцы понимают, кто они есть? Куда там, для себя-то они хороши. И потом, даже если человек не любит себя, разве в постели занимается самоанализом?

— Спасибо, что просветил, — съехидничала Хелен. — Какие планы в жизни?

— Я бросил работу в похоронном бюро. — Хелен явно ждала чего-то еще, и Джек добавил: — Что-нибудь подыщется.

Она все так же смотрела на него, неудовлетворенная его ответом. В открытом вырезе ее блузки виднелись веснушки, по которым Джек когда-то водил пальцем, от созвездия к созвездию, добираясь до двойного солнца, а оттуда — до средоточия ее вселенной. Какая-то связь сохраняется навсегда, если двое любили себя и, как им казалось, любили друг друга, если они помнят об этом — а они оба помнят, судя по выражению ее глаз.