Общественное движение в России в 60 – 70-е годы XIX века - Шнеер Менделевич Левин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Резкость немногих открытых полемических выступлений Герцена против группы «Современника», как и отдельные острые замечания Чернышевского о тех или иных сторонах тогдашних взглядов Герцена, не могут и не должны вводить нас в заблуждение. Несмотря на существование серьезных разногласий между Герценом, с одной стороны, и Чернышевским с Добролюбовым – с другой, Герцен находился с ними по одну сторону баррикады в борьбе общественных сил и объективно был их союзником, хотя и уступавшим им в последовательности и твердости политической линии[380].
Представители революционно-демократического лагеря в России имели достаточно оснований считать знаменитого эмигранта «своим». Об отклонениях Герцена сожалели, как о заблуждениях единомышленника. Отсюда – стремления повлиять на Герцена, побудить его выправить свою тактическую линию. Это составило одну из целей[381] «Письма из провинции» за подписью «Русский человек», напечатанного в «Колоколе» 1 марта 1860 г. Автором письма, несомненно, являлся человек, по общему складу своих взглядов на современное положение России принадлежавший к сторонникам Чернышевского и Добролюбова[382].
Он решительно критиковал позицию либералов, указывая, что «крестьяне и либералы идут в разные стороны», высказывал предположение, что пробуждение народа, может быть, «недалеко» и что либеральное поколение, «не сумевши пристать к народному движению», погибнет с «Собакевичами и Ноздревыми», т.е. с крепостниками[383]. Он сожалел о «другого сорта» людях, которые «желают действительно народу добра», но, тоже «увлеченные в общий водоворот умеренности – ждут всего от правительства и дождутся, когда их Александр засадит в крепость» или «народ подведет под один уровень с своими притеснителями». Герцена автор упрекал в том, что тот вместо борьбы с иллюзиями сам в «Колоколе» поддерживает их. «…Не обманывайтесь, – писал он, – надеждами и не вводите в заблуждение других, не отнимайте энергии, когда она многим пригодилась бы». Положение России он признавал ужасным и невыносимым, находя, что «ничто, кроме топора», т.е. крестьянской революции, «не поможет». Поэтому он предлагал Герцену переменить тон: «Пусть ваш „Колокол“ благовестит не к молебну, а звонит набат! К топору зовите Русь»[384]. Характерен ответ Герцена. Хотя и не принимая предложений автора «Письма из провинции», он отвечал ему: «Мы расходимся с вами не в идее, а в средствах; не в началах, а в образе действования. Вы представляете одно из крайних выражений нашего направления; ваша односторонность понятна нам, она близка нашему сердцу»[385].
«Письмо из провинции» интересно страстным убеждением автора в беспочвенности и вредности надежд на добрые намерения царя и правительства, анализом непримиримых противоречий, разделяющих народ и либералов, верой в революционные возможности масс и спасительность революционного выхода из кризиса, сознанием великой важности переживаемого момента и ответственности, лежащей на той части общества, которая хочет служить народу. Во всех этих отношениях «Письмо» было не случайным фактом, а объективным свидетельством крепнущей в среде передовой интеллигенции решимости к упорной революционной борьбе с враждебным народу строем, а также отражением растущего нетерпения и возбуждения, охвативших народные массы к концу 50-х годов.
* * *Письмо «Русского человека» хорошо отражает некоторые стороны состояния России накануне реформы 1861 г. В нем нельзя не почувствовать дыхания революционной ситуации, переживаемой Россией в конце 50-х и начале 60-х годов. Автор сам высказывал, как мы уже отмечали, предположение о близости революции, близости настоящего революционного пробуждения России. «Может быть, это пробуждение недалеко», – писал он; – «царские шпицрутены, щедро раздаваемые верноподданным за разбитие царских кабаков (имеется в виду крестьянское движение 1859 г. против откупов. – Ш.Л.) …разбудят Россию скорее, чем шепот нашей литературы о народных бедствиях»[386].
Один из видных деятелей революционного движения 60-х годов, Александр Серно-Соловьевич, в своей брошюре «Наши домашние дела» позднее писал, что «после Крымской кампании, в минуту еще небывалую для России,.. проснувшееся общество могло усиленным напором сорвать императорскую корону и дать возможность новому порядку вытеснить старый»[387].
«Напор» в конце концов не оказался достаточно сильным ни со стороны народной массы и выражавшего ее интересы, но практически, организационно слишком еще от нее оторванного слоя революционной разночинной интеллигенции, ни, тем более, со стороны оппозиционной части привилегированного общества, которая из страха перед революцией не хотела достаточно крепко «напирать», предпочитая соглашение с «короной» на приемлемых для этих кругов условиях.
Но, как бы то ни было, страна в канун реформы находилась в сложном и напряженном положении.
А. Головнин в своих «Заметках о поездке по некоторым губерниям в 1860 году» недаром убеждал правительство «торопиться освобождением крестьян». Он предсказывал, что «случаи беспорядков будут повторяться чаше и чаще», доколе будет продолжаться крепостное состояние.
К тому же времени примерно относятся наблюдения Бисмарка, бывшего тогда прусским посланником при царском дворе в Петербурге. Он рисует картину беспокойства и тревоги в правящей среде. «Люди высокопоставленные, по должности и рождению, говорят мне о революциях, как о вещах, конечно, вполне возможных», – доносил Бисмарк своему министру иностранных дел в ноябре 1860 г. «Император подавлен серьезностью положения внутри страны», – сообщал он в январе 1861 г., отмечая между прочим, что гвардейские офицеры в присутствии посторонних обсуждают вопрос, «стрелять ли им или не стрелять в народ»[388].
Настроения офицерства не случайно привлекли внимание наблюдательного дипломата. Революционное возбуждение передовых кругов общества передавалось лучшим представителям военной среды, где со времени крымского поражения было немало недовольных существующим режимом. «В числе офицеров есть благороднейшая, прекраснейшая молодежь, на которую мы смотрим как на одну из самых лучших надежд», – писал «Колокол» летом 1860 г.[389] Среди передовых офицеров Петербурга был высок авторитет как Герцена, так Чернышевского и Добролюбова. Последние двое имели значительные связи в офицерской среде, чему отчасти способствовало временное (в течение 1858 г.) пребывание Чернышевского на посту редактора только что основанного «Военного сборника»[390]. Чернышевский впоследствии, уже после возвращения из Сибири, редактируя для печати собранные им материалы о жизни Добролюбова, отмечал близкую дружбу Добролюбова во второй половине 50-х годов с замечательнейшими людьми из военных кружков: одного «из лучших офицеров (слушателей) Военной Академии», другого «из лучших профессоров ее»[391]. Отношения
