Скажи им, мама, пусть помнят... - Гено Генов-Ватагин

— Браво, Марийче, да ты прирожденный конспиратор!

Мы познакомили ее и Сечко с устройством пистолета, с правилами стрельбы. Марийче первая схватилась за парабеллум. Мы не верили, что она сможет попасть с цель, и в шутку предложили ей в качестве мишени шайку Сечко. Но шапка пострадала — глаз у Марийче оказался точный, и рука не дрогнула.

В последний раз я видел ее около села Голям-Дол Чирпанской околии. Выглядела она веселой и жизнерадостной, как будто собралась на свадьбу. Оттуда начался ее партизанский путь. В августе 1943 года в отряда имени Христо Ботева появилась новая партизанка Наталья. И зашагала Марийче-Наталья по Среднегорским тропам, твердо убежденная в том, что победа будет за нами, что лед уже тронулся, молодость победит.

В отряде ее назначили санитаркой. Она надела зеленую штурмовку, серую кепку, рюкзак за плечи и, вооружившись пистолетом и винтовкой, в течение пяти-шести месяцев сопровождала по старазагорским селам раненого командира отряда, легендарного Чочоолу. Им удалось вырваться из многих блокад и миновать засады. Переходя с места на место, они обошли десятки сел, встречались с множеством наших помощников, с парнями и девушками. И повсюду Марийче завоевывала новых друзей, говорящих о ней с любовью.

В январе 1944 года Чочоолу и Марийче укрывались в селе Ловеч. Полиция блокировала село и приступила к повальным обыскам. Весь день наши помощники были начеку. Когда полиция явилась проверить дом, где скрывались Марийче и Чочоолу, их уже успели спрятать и замаскировать в стоге сена за хлевом. А вечером они незаметно выбрались оттуда и отправились в село Сырнево. По дороге нарвались на засаду. Завязалась перестрелка, в которой Марийче проявила редкую находчивость: с расстояния в несколько метров она выстрелила в старшего полицейского, а затем, сумев обмануть карателей, прикрыла отход якобы целого отряда, что дало им возможность скрыться. Пользуясь темнотой, они сменили маршрут и отправились в село Коларово. Здесь они снова нарвались на засаду. На сей раз полицейские пропустили их и открыли стрельбу с тыла. Командира снова ранило. Марийче осталась прикрывать его огнем, а затем оторвалась от преследователей и догнала Чочоолу.

Рано утром они добрались до села Сырнево и направились прямо в дом партизанского помощника Кирилла Русева. Но днем полицейские и солдаты, которые, судя по всему, шли по их следам, ворвались в село и начали тщательно проверять каждый дом. Чтобы не пострадал наш помощник, Чочоолу и Марийче среди бела дня, накинув на себя одежду чабанов, через южную околицу выбрались в поле, а полиция в это время рыскала в северной части села. Уже почти вечером они попали к дядьке Марину в село Трынково. Тот их радушно встретил, накормил и просушил одежду. Но присутствие партизан представляло большую опасность для хозяина дома. И тогда Марийче предложила на ночь спрятаться во дворе самого богатого жителя в селе, где полиция не додумалась бы их искать. Так обоим удалось запутать свои следы.

В апреле же Марийче снова вернулась в партизанский отряд. Весна с ее солнечными днями и теплыми вечерами, с буйной растительностью и веселыми птахами не могла не пробудить молодое сердце Марийче, не взволновать его и не породить самые радужные мечты.

Весной 1944 года наступило что-то новое в жизни людей — все с волнением узнавали, что Красная Армия перешла в наступление. И подобно тому, как весенние ветры взламывают лед, так и сила красноармейцев сметала на своем пути гитлеровцев. Просветлели лица партизан, засияли надеждой глаза, раскрылись сердца. Не смолкали песни у партизанских костров. И самой оживленной из всех была Марийче. Что-то новое, неуловимое, светлое и прекрасное появилось в ее нежном лице. А сердце переполнилось гордостью и радостью. И она то и дело напевала своим бархатным голосом:

Прекрасен ты, мой лес,Как молодость весны!..

В ее глазах сверкали веселые искорки. А сколько надежд, сколько мечтаний! Ведь ей исполнилось всего лишь 22 года, а в этом возрасте мечты самые чистые и прекрасные…

Мы с Петарчо шли по каменистой тропинке.

— Вон на том холме за родником погибла Наталья, — начал он свой рассказ. — Первого июля сорок четвертого года меня вызвал командир и поручил вместе с группой партизан спуститься в село Колена и связаться с нашим помощником Георгием Хаджией. Сын Хаджии, Васил, служил офицером в карательном отряде, и Георгию через него удавалось получать ценные данные о расположении, действиях и намерениях карателей.

С этой целью мы и отправились тогда в путь. Группа состояла из шести человек. С ними была и Наталья. Отбыли из лагеря примерно в четыре часа пополудни. Шли напрямик, сначала лесом, а затем через поля и виноградники села Колена. Когда до него оставалось не больше километра, мы остановились. Собаки захлебывались от лая. Это нас озадачило. Двое из нас попытались незаметно пробраться в село, но нарвались на засаду и вернулись к своим товарищам.

Решили обойти село Колена и установить связь с моим родным селом. Но не прошли и двух километров, как снова нарвались на засаду. У нас не оставалось другого выхода — пришлось возвращаться в отряд.

Я навеки запомню ту ночь — тихую и светлую. Фракийское небо, усыпанное яркими звездами. Луну, время от времени показывавшуюся из-за туч над Чадыр-Могилой. И необыкновенную тишину. Только стрекотание кузнечиков нарушало это безмолвие…

Шли молча. Тропинка извивалась как змея. Мы остановились у небольшой горной речушки, как раз в том месте, где у древней заброшенной каменоломни она разделяется на два потока. Там соединяются несколько заросших травой тропинок, спускающихся с гор.

Тут, на этом месте, притаилась засада, — продолжал Петарчо глухим голосом. — Мы шли задумавшись. Вдруг тишину нарушил резкий гудок паровоза. Я вздрогнул, невольно оглянулся и увидел силуэт Натальи, бесшумно шедшей за мной. В этот момент из-за деревьев прогремели выстрелы. Застрочили автоматы, донеслась брань пьяных полицейских, которые набросились на нас, как голодные волки на стадо. Засада, подумал я, и мгновенно залег. Руки действовали автоматически. Открыл огонь, но стрелял наугад. Потом дополз до реки. При свете взрывающихся гранат я снова увидел Наталью. Она отстреливалась. И больше ее уж никто из нас не видел. Мы решили, что ее убили, и исчезли в ночи.

Наталья, наша Марийче, тяжело раненная в живот, осталась одна. О чем она думала? Самое страшное для партизана — это живым попасть в руки врага. Всю ночь Марийче металась от одного берега к другому, от скалы к скале. Ее кровь обагряла траву. Совсем случайно она доползла до родника, в котором решила обмыть свои раны, смочить горячий лоб. Тяжело раненная, из последних сил Марийче продолжала ползти по направлению к партизанскому лагерю.

Перестрелка давно прекратилась. В тишине зазвучали птичьи песни. Но ненадолго. На рассвете второго июля со стороны села показались группы полицейских и жандармов, людей, давно потерявших человеческий облик. Забыв о доме и родине, они, озверев, только убивали и заставляли матерей рыдать. С криками и воем каратели шли по кровавым следам. Окружив девушку, они пытались взять ее живой. «Скоро вам конец, палачи!» — крикнула Марийче и выстрелила себе в висок.

Петарчо продолжал:

— Мы всю ночь скитались в горах. Утром, когда подошли к коленскому роднику, одинокий выстрел возвестил нам о смерти Марийче…

Мы вместе с Петарчо через кустарник отправились к тому месту, где признательный народ воздвиг памятник героине. Я шел по тропинке, по которой проходили тогда и мои товарищи, а мысль перенесла меня далеко, в Пловдив, в квартал Судейский, где росла Марийче.

Мы долго молчали. Вместе с Петарчо я участвовал не в одной операции и отбивал не одну атаку. Не раз приходилось видеть смерть друзей. А сейчас что-то в душе оборвалось. Глаза увлажнились.

Тропинка стала крутой. Вокруг тишина. И только клокочущая в глубоком овраге река напоминала о жизни.

Мы подошли к месту гибели Марийче. Нарвали лесных цветов и положили их на каменную плиту.

ГОЧО ГРОЗЕВ

Оркестр звучал скорбно и торжественно. Звуки музыки были подобны вздохам. У нас слезы навертывались на глаза. Загремел «Интернационал». Несмотря на бури и метели, ледяную стужу и пули, мы отважно и бесстрашно сражались с врагом, и нас повсюду призывно сопровождал этот победный гимн — «Интернационал».

Мы мечтали когда-нибудь, после того как завоюем свободу, спеть этот гимн так, чтобы эхо разнесло его по всему Среднегорью.

— Ну, Гочо, встань же теперь, чтобы мы могли исполнить твою мечту. В нашем распоряжении военный оркестр, да и среди нас много звонкоголосых людей.

Но кругом царила траурная тишина. В гробу, украшенном позолотой, лежал один из верных сынов партии — Гочо Грозев, Боян. Дождем сыпались на него цветы. По скорбным лицам людей текли слезы. А он молчал, впервые оставаясь глухим к любви своего народа.