Андрей Соболь: творческая биография - Диана Ганцева

Сюжет постройки Вавилонской башни появляется уже во второй главе повести в письме «боевого генерала, бывшего ординарца Скобелева» к Гилярову, приехавшему к нему в полк успокаивать взбунтовавшихся солдат: «Вас примут, вас не прогонят, вас выслушают, вы не золотопогонник и вы как будто свой, но вы тотчас же убедитесь, что нет исхода, и что вы и они — как древние строители Вавилонской башни. Над этой башней работают в Москве и в Киеве, генералы и последние безграмотные пастухи, министры и грошовые репортеры, чудь и мордва, талантливые и бездарные, добрые и злые. Растет башня — и ничего с этим не поделать. Взбунтовалась моя любимая дивизия… — завтра другая, третья, но разве дело в этом, и разве рухнет чудовищная башня, когда дивизия согласится выйти на позицию, когда все дивизии подчинятся? Нет, нет и нет! И если бы сейчас собрать всех генералов, всех купцов и всех ученых, как вот завтра вы соберете всех солдат, и пусть мой любой солдатик пойдет к ним и, как завтра вы, станет объезжать их ряды, — та же башня встанет. Я подъеду — то же самое» (II, 64).

У Соболя строительство Вавилонской башни предстает как метафора революционного движения и построения новой жизни («пошла старая Россия прахом, восстала новая», II,63). А. Камю, одним из первых обратившийся к исследованию природы и сущности бунта как такового, использует эту же метафору, указывая в качестве источника Достоевского, который считал, что «рабочий вопрос… по преимуществу есть… вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без Бога»15. Образ Вавилонской башни в религиозной и литературно-философской традиции становится символом «бунта против удела человеческого»16 и «веры во „всемогущество Человека“»17: «Давайте построим себе город и башню с вершиной в небесах. И сделаем себе имя, чтобы мы не рассеялись по лицу всей земли» (Берешит,11, 4) 18. Комментаторы Торы уже постройку города считают проявлением бунта, ибо «город отрывает человека от природы, делает его независимым и придает силы для противодействия велениям Творца: „И наполняйте землю“» (Берешит, 9,1) 19. А строительство башни с вершиной в небесах — прямое посягательство на престол всевышнего, или, по Камю, «безоглядный штурм неба»20. В литературно-философской традиции предельно конкретно определена и окончательная цель этого штурма, которая разительно отличается от изначальной: по Достоевскому, «бунтарский дух ставит перед собой цель переделать творение дабы утвердить господство и божественность людей», но башня строится «не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю»21; по Камю, «бунтарь хочет… построить царство справедливости…», что в итоге оборачивается желанием «пленить царя небесного и сначала провозгласить его низложение, а затем приговорить к смертной казни», то есть «раб начинает с требования справедливости, а заканчивает стремлением к господству. Ему в свою очередь тоже хочется к власти» 22.

К страшному прозрению — осознанию огромной пропасти, что лежит между чистой идеей и ее воплощением, между возвышенной целью и ее реальным земным достижением приходит и генерал в повести Андрея Соболя: «капитан Ситников в 1906 году только чудом спасся от суда за участие в военной социалистической организации, и еще недели три тому назад солдаты прислали мне резолюцию, что мне они не доверяют, так как я „царский“, и хотят, чтобы начальником дивизии был назначен свой — капитан Ситников», а сейчас этот Ситников лежит в штабе дивизии, потому что те же солдаты «в сумерках подкараулили [его] у цейхгауза и дали камнем по голове» (II, 64–65). Об этом же говорит Гилярову и сам капитан Ситников: «Мы могли с вами встретиться там (на каторге после революции 1905 г. — Д.Г.), и там бы вместе молились: грянь, грянь, буря!.. Шаповаленкова казнили, и он перед смертью крикнул: Да здравствует революция! Капитана Ситикова проклятая, трижды проклятая нелегкая уберегла от расстрела — и вчера ему крикнули: эх ты, сволочь! Капитана Ситникова угнали в Оханск, и в Оханске, на берегу Камы, в лесочке твердил он солдатам: ничего, ничего — будет, будет светлое царство. Капитан Ситников при первой телеграмме из Питера выскочил из окопов и заорал восторженно: наша взяла, наша! А вот вчера Шаповаленкова, Ситникова, тобольчан колошматили за цейхгаузом» (II, 69–70). И Гиляров на протяжении повести проходит свой путь прозрения и искупления.

Образ Гилярова в контексте творчества А. Соболя далеко не оригинален и вполне предсказуем, будучи вписанным в уже сложившуюся концепцию героя, о которой мы говорили в первой главе. «Загадочный круг» жизни Гилярова, который «ковался… и куется дальше, забрав, забирая в себя, словно назло всему земному, разумному, но во имя неразумного свыше, неразумно нужного, и Черемховский рудник с вагонетками, и номер в петербургской „Астории“ с чемоданом бомб в ногах английского инженера Джона Уинкельтона, и кандалы, и лодку душегубку, плывшую по Амуру вниз, к океану, к Азии, к воле, и смертный приговор, выслушанный в здании военного суда, и ночное парижское кафе возле Halles, …и сербский походный госпиталь, где корчились от ран стройные македонцы. И гул снарядов над Лесковацом, и бегство в Ниш, и палубу норвежского угольщика, и переполненный и взвинченный толпой коридор Смольного, и залы Таврического дворца» (II, 57–58) полностью повторяет традиционный для героев Соболя круг — подпольная террористическая деятельность, арест, тюрьма/каторга, эмиграция, первая мировая война, — заканчиваясь революцией. Но революция становится точкой отсчета нового мироустройства, она порождает новую реальность, абсолютно неадекватную идеальным представлениям о ней, сформированным в сознании людей революции рубежа веков, каким был Гиляров. Вместо того «светлого царства», о котором на Каме рассказывал солдатам капитан Ситников, перед Гиляровым разворачивается «страшная водоверть»: «Вскрылась река. Не угадали мы часа, уговаривали себя, что вскроется она смиренно, ласково в положенный день. Ведь мы ученые, знаем законы природы, недаром изучали их годами по Парижам, Женевам — и сели, бог мой, с каким треском! С какой убежденностью мы талые места заклеивали бумажками. Умники, умники, алхимики всякие, законоведы. И летят вверх тормашками все законы. И ученые тож, с приборами, с выводами, с барометрами и словами» (II, 124). Пророческими оказались слова Ситникова: «пошлите к дьяволу все газеты, все передовые и задовые, пинком опрокиньте все трибуны, разметайте по ветру все книжки, брошюрки, реляции и резолюции. Оставьте только одну резолюцию: желаем, чтоб все похерить» (II, 70).

Напомним, что в первой главе, рассматривая внутреннюю, духовную биографию героев А. Соболя, мы выявили следующую закономерность. Некоторые события внешней жизни, лично затрагивающие героя, (теракт в «Пыли», гибель сына в «Человеке с прозвищами», самоубийство Мины