Двойчатки: параллели литературной жизни - Марк Григорьевич Альтшуллер

так никогда и не вернулся» (380). Тверетинов «никогда больше ни с кем не спорил о вере» (2, 294). И это произошло в стране, где правил царь, которому оба героя симпатизировали, которым восхищались. И мы видим, что любое авторитарное государство подавляет личность. Оба ярких и умных человека оказались песчинкой в жерновах могучего государственного Молоха, созданного Петром. Роман о Тверетинове имеет характерный эпиграф: «Злы быисть дни тыи… (Из старинной рукописи)».

Личность важнее государства, а авторитарное (тем более тоталитарное) государство всегда подавляет творческую, думающую личность. Таков основной смысл добротных исторических романов, написанных доктором И. Г. Альтшуллером почти три четверти века назад.

P. S. Читатель, возможно, обратил внимание на полное совпадение имен автора этой заметки и ее героя. Мы действительно родственники, только очень-очень дальние. Родство восходит к XVIII веку. По семейному преданию, в Праге какой-то не очень грамотный писарь вставил второе Л в фамилию нашего предка. Двойное Л отличает его потомков от других носителей этой распространенной фамилии. Мое знакомство с родной сестрой Григория Исааковича Екатериной Исааковной Еленевой (Альтшуллер) началось с ее письма (она прочла какие-то мои статьи в газете «Новое русское слово»): «Вы пишете свою фамилию через два Л. Наверное, мы родственники…»

Два реквиема

В. В. Маяковский и А. А. Ахматова

27 декабря 1925 года в Ленинграде в гостинице «Англетер» повесился спивающийся (спившийся) Сергей Есенин198. Он так и не сумел вписаться в новый советский мир:

Я <…> зрело знающий работу,

Спустился в корабельный трюм,

Чтоб не смотреть людскую рвоту.

Тот трюм был русским кабаком.

30 мая 1960 года в Переделкине под Москвой скончался от рака легких затравленный властями Борис Пастернак:

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу хода нет.

На смерть великих поэтов сразу же откликнулись их тоже выдающиеся современники: В. В. Маяковский и А. А. Ахматова. С нашей точки зрения, Маяковский и Есенин ни по уровню таланта, ни по образованию, ни по мировоззрению не сопоставимы с Ахматовой и Пастернаком. Но стихи были написаны самыми выдающимся поэтами своего времени, и со/противопоставление их текстов представляется вполне оправданным.

В марте 1926 года Маяковский закончил работу над стихотворением «Сергею Есенину», и уже в апреле – мае оно было напечатано в газетах и журналах «Ленинградская правда», «Смена», «Новый мир» и вышло отдельным изданием. Стихотворением своим Маяковский по праву гордился и явно не без удовольствия рассказывал:

Его переписывали до печати, его тайком вытащили из набора и напечатали в провинциальной газете, чтения его требует сама аудитория, во время чтения слышны летающие мухи, после чтения жмут лапы…199

В начале стихотворения звучит горькое сожаление о только что страшно погибшем талантливом и достаточно близком человеке: «В горле горе комом…» И чуть далее: «Навсегда теперь язык в зубах затворится. / Тяжело и неуместно разводить мистерии». Однако уже в первой строфе автор заводит мистическо-развязный разговор с трагически погибшим коллегой: «…ушли… в мир иной… Летите, в звезды врезываясь». И тут же, отбрасывая эту ерническую «мистику», автор сообщает читателю, ЧТО покинул на Земле только что ушедший поэт: «Ни тебе аванса, ни пивной…» А в устных начальных набросках была еще и «баба»: «Ни аванса вам, ни бабы, ни пивной…» Эта последняя строчка первой строфы (если отбросить пресловутую маяковскую «лесенку», которая сильно мешает читать его стихи) определяет основную тональность всего стихотворения. Только о пьянстве («бабы» были сразу отброшены) и пойдет речь:

Вы ушли, как говорится, в мир иной.

Пустота… Летите, в звезды врезываясь.

Ни тебе аванса, ни пивной.

Трезвость.

В творчестве Есенина оживала русская природа. Он был мастером любовной лирики. Его любовные стихи, не такие энергичные и откровенные, как у Пастернака200, нежны, трогательны, просты и понятны. Ни о чем этом ни слова нет у Маяковского (даже вульгарных «баб» поторопился убрать). Его герой не столько стихи пишет, сколько «такое загибать умел».

Как умел «загибать» Есенин, будет показано чуть позже: «Встать бы здесь гремящим скандалистом <…> Оглушить бы их трехпалым свистом / в бабушку и бога душу мать!» Скандальное бытие Есенина находит место даже в великолепном определении творчества замечательного поэта: «У народа, у языкотворца / умер звонкий забулдыга подмастерье». Что может быть почетнее «подмастерья» в величественном здании «великого и могучего» (по Тургеневу) русского языка? Но у Маяковского его герой не только, даже не столько, мастер, сколько (на первом месте) забулдыга (то есть, по Далю, человек беспутный, пропойца, гуляка). Мотив этот, как мы сказали, настойчиво проходит через все стихотворение.

Центральное место в нем занимает остроумное осмеяние плакальщиков по ушедшему поэту. Но и здесь все время всплывает тема выпивки. Занудные пролетарские критики, очевидно из РАППа (Российская ассоциация пролетарских писателей), «бормочут», что нужно было «заменить богему классом», тогда, мол, поэт перестал бы драться в кабаках. Резонно и остроумно отвечает автор критикам, что класс разве «жажду запивает квасом, класс он тоже выпить не дурак» и что «лучше уж от водки умереть, чем от скуки».

В статье «Как делать стихи», рассказывая о своей работе, Маяковский писал, что после смерти Есенина «поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи о Есенине». Сделав пьянство главной причиной смерти выдающегося поэта, Маяковский блестяще выполнял этот «социальный заказ». Никакие общественные, политические события, настроения, творческий кризис в роковом решении не имели места, и «в корабельный трюм» спустился измученный лирик вовсе не потому, что видел, во что превращается родная Россия, – все просто: спился человек и повесился.

Перед смертью Есенин кровью написал несколько трагичных строк:

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей, —

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

Именно эти строки имел в виду Маяковский, когда писал про социальный заказ: «Сразу стало ясно, сколько колеблющихся этот сильный стих, именно – стих, подведет под петлю и револьвер». И после своих ярких, печальных, задумчивых, остроумных строк он к концу стихотворения все более сосредоточивается на непосредственном выполнении «заказа», все явственнее