Двойчатки: параллели литературной жизни - Марк Григорьевич Альтшуллер

звезды. В море мылись мысы. <…>

Шел самум. Храпел в снегах Архангельск.

<…> Черновик «Пророка»

Просыхал, и брезжил день на Ганге.

Звезды вселенной, самумы и снега, рассвет над священной рекой и лист бумаги с просыхающими чернилами (если на нем записаны гениальные строки) для поэта суть явления одного порядка.

Поэт и сам растворяется в мироздании. Об этом говорит эпиграф, выбранный Ахматовой для важнейшего текста триптиха: «Как птица мне ответит эхо». Это строка из стихотворения «Все сбылось» (1958). Поэт в раннем весеннем лесу и видит

…сквозь его пролеты

Всю будущую жизнь насквозь…

Пластами оседает наст.

Как птице мне ответит эхо,

Мне целый мир дорогу даст.

Птицы, тающий снег, пролетающая сойка, влажный наст, размокший суглинок, лес, отвечающий поэту эхом, – все едино и прекрасно, и сам поэт естественно вступает в этот пробуждающийся мир. А когда он умирает, то становится частью этого мира:

Нас покинул собеседник рощ,

Он превратился в жизнь дающий колос

Или в мельчайший им воспетый дождь210.

Он стал мельчайшей частицей вселенной, и другая столь же мельчайшая частица бесконечности со скорбью отмечает его кончину:

И все цветы, что только есть на свете,

Навстречу этой смерти расцвели.

Но сразу стало тихо на планете,

Носящей имя скромное… Земли.

У Маяковского «зрело знающий работу» мастер-поэт спился и от пьянства повесился. У Ахматовой великий поэт, умирая, стал неотъемлемой частью универсума, вселенной.

Приложение

Анна Ахматова

СМЕРТЬ ПОЭТА

I

И снова осень валит Тамерланом,

В арбатских переулках тишина.

За полустанком или за туманом

Дорога непроезжая черна.

Так вот она, последняя! И ярость

Стихает. Все равно что мир оглох…

Могучая евангельская старость

И тот горчайший Гефсиманский вздох.

1947

<Пропущенная строфа:>

<Здесь все тебе принадлежит по праву,

Стеной стоят дремучие дожди.

Отдай другим игрушку мира – славу,

Иди домой и ничего не жди.>

II

Как птица мне ответит эхо.

Б. П.

Умолк вчера неповторимый голос,

И нас покинул собеседник рощ.

Он превратился в жизнь дающий колос

Или в тончайший, им воспетый дождь.

И все цветы, что только есть на свете,

Навстречу этой смерти расцвели.

Но сразу стало тихо на планете,

Носящей имя скромное… Земли.

11 июня 1960 Боткинская больница

III

Словно дочка слепого Эдипа,

Муза к смерти провидца вела,

А одна сумасшедшая липа

В этом траурном мае цвела

Прямо против окна, где когда-то

Он поведал мне, что перед ним

Вьется путь золотой и крылатый,

Где он вышнею волей храним.

11 июня 1960 Москва. Боткинская больница

Два грозных царя

Баллада Дмитрия Кедрина «Зодчие» и поэма Андрея Вознесенского «Мастера»

В 1938 году в журнале «Красная новь» (март) было опубликовано одно из лучших стихотворений Дмитрия Кедрина – «Зодчие». В основу баллады положена легенда о строителях храма Василия Блаженного Барме и Постнике, ослепленных по приказу Ивана Грозного, чтобы лучшего храма они не смогли построить. Легенда не имеет под собой никаких исторических оснований. Строители (или это имя одного человека – Постник Барма) работали и после постройки храма. Однако эта легенда выразительно показывает народное отношение к памяти грозного царя. После появления кедринской баллады легенда получила особенно широкое распространение.

Появление стихотворения о самоуправстве владыки, о расправе власти с деятелями искусства было очень значимым явлением в 1938 году, в разгар сталинского террора. Стихи были смелыми и достаточно характерными для творчества Кедрина (существует подозрение в причастности чекистов к его трагической гибели в 1945 году). Советскую власть он явно не любил. В 1929 году сидел в тюрьме за «недоносительство» на отца своего друга. Решительно отказался стать «сексотом» (секретным сотрудником, осведомителем).

В том же 1938 году в журнале «Новый мир» была напечатана «Песня про Алену-старицу», которая заканчивались страшными стихами:

Все звери спят.

Все люди спят,

Одни дьяки

Людей казнят211.

Можно только удивляться, как подобные строки появились в 1938 году. (Может быть, цензор испугался собственных ассоциаций.)

С иронией и брезгливостью изображал Кедрин властителей. Отдает богу душу обожравшийся на свадебном пире Аттила:

Он умирал.

Икая и хрипя,

Он скреб ковер и поводил ногами,

Как бы отталкивая смерть. <…>

Он коченел, мертвел и ужасался

(«Свадьба», 120).

В большой поэме (повести в стихах) «Конь» изображен жалкий, скупой, мелочный и трусливый царь Федор Иванович, сын Ивана Грозного. Подарив зодчему траченную молью хорьковую шубу и услышав в ответ грубое: «Хорек зело вонючий зверь», царь, «запахивая шубу, / Присел и шибко юркнул в дверь» (138–139).

При этом в наследии Кедрина найдется немало «правильных» текстов. В стихотворении «Зяблик» он объяснил появление этих стихов. О посаженной в клетку птичке поэт писал:

Он засвистал!.. Что делать, милый мой?

В неволе остается только песня! (с. 112)212

С изображением в «Зодчих» Ивана Грозного дело обстоит сложно. Это, конечно, не апология царя, но и не то осуждение самовластья, которое мы встречаем в других стихах Кедрина. Если признать, что глава государства (царь, диктатор, генсек, президент и пр.) олицетворяет собой само государство, если допустить, что это государство важнее составляющих его личностей, то Иван здесь не только страшный убийца. Он не лишен некоторого величия именно как носитель и воплощение государственной идеи:

Как побил государь

Золотую орду под Казанью,

Указал на подворье свое

Приходить мастерам.

И велел благодетель…

В память оной победы

Да выстроят каменный храм.

Когда строительство завершилось, то:

…дивились ученые люди,

Зане эта церковь

Краше вилл италийских

И пагод индийских была.

А теперь вчитаемся в главные, центральные строки баллады, когда зодчие сказали царю, что могут сделать другую церковь еще «пригожей и