Муссолини. История одного диктатора - Альдо Каззулло

Плохие новости отменяются. Нет, ни преступления, ни скандалы не прекратились, но обо всем «непозитивном» запрещено говорить на государственном уровне. Неудивительно, что после Освобождения начнется настоящий бум журналов, специализирующихся на детективах и убийствах, в том числе модное издание Crimen («Убийство»). Дуче упрекает префекта Милана в том, что он не изъял тираж газеты L’Ambrosiano со словом «каморра»[172] в заголовке.

Все население Италии жестко выстроено по иерархической лестнице, от дуче на ее верхней ступеньке до старшего по кварталу или многоквартирному дому, докладывающего о взглядах и личной жизни жильцов.

Все должны носить форму, не только солдаты: госслужащие, столяры, даже шестилетние дети. У госслужащих хотя бы одна форма, но в целом вариантов десятки, от автархистов[173] до военных, от колониальных до фашистских иерархов. Главное, как повторяет дуче, «школьники тоже носят черные рубашки, просто метафизически».

Учителя теперь именуются «апостолами и священниками». На них возлагается огромная ответственность за «устрашающе, неописуемо сложную работу над разумом, сознанием, совестью и душой».

Детям предлагаются темы наподобие «Я люблю Дуче, потому что…» Мальчик из Неаполя пишет, что не любит Муссолини. Из-за антифашистских родственников или из духа противоречия? В любом случае к нему домой приходит полиция.

Рождаются целые университетские кафедры фашистской мистики. Все профессора, как и все госслужащие, обязаны иметь партийный билет. Кроме того, партия – место, откуда нет пути назад. Статья 33 Устава гласит: «Фашисту, исключенному из Национальной фашистской партии, категорически запрещено участвовать в общественной жизни».

Аббревиатура PNF[174] теперь означает в том числе «по семейной необходимости». Чтобы быть принятыми, молодые люди должны торжественно произнести: «Клянусь выполнять без обсуждения приказы дуче и служить всеми силами, а если необходимо – кровью, делу фашистской революции».

Университетские преподаватели тоже должны присягнуть на верность. Прежде чем осуждать почти поголовное согласие с этой мерой, стоит присмотреться. Многие и впрямь верили фашистам, но большинство шло на сделки с совестью под страхом потери работы. Антифашисты-преподаватели пытались сопротивляться. Однако даже Тольятти настоятельно рекомендовал ученым-коммунистам, в том числе латинисту Кончетто Маркези, подчиниться. Бенедетто Кроче советовал то же самое либералам, в частности Луиджи Эйнауди.

Нашлись герои, покинувшие кафедру, а порой и страну. Их имена стоит запомнить, не забывая, конечно, и всех остальных. В Туринском университете отказались присягать Марио Каррара – зять знаменитого ученого Чезаре Ломброзо и его преемник на кафедре криминальной антропологии, великий историк искусства Лионелло Вентури, Франческо Руффини – профессор церковного права, уже подвергшийся нападению фашистов в 1928 году, и его сын Эдоардо на кафедре в Перудже. В Риме – Эрнесто Буонаюти (история христианства), Гаэтано де Санктис (история античности), Антонио де Вити де Марко (экономические дисциплины), Джорджио Леви-делла-Вида (семитские языки) и физик Вито Вольтерра. В Павии – химик Джорджио Эррера. В Мачерате – юрист Фабио Луццатто. В Милане – философ Пьеро Мартинетти. В Болонье – хирург Бартоло Нигризоли. В Неаполе – эксперт по административным вопросам Энрико Прешутти. И также Флориано дель Секоло, преподаватель литературы в Военной школе Нунциателлы, философ Чезаре Горетти и секретарь пизанской Высшей нормальной школы Альдо Капитини.

Витторио Эмануэле Орландо досрочно вышел на пенсию, чтобы избежать конфликта с новым режимом. Джузеппе Антонио Борджезе[175] уехал в изгнание в Америку. Пьеро Сраффа, который уже преподавал в Кембридже, ушел из Университета Кальяри. Отец Августин Джемелли добился того, чтобы преподаватели основанного им Католического университета были освобождены от обязательной присяги. Впрочем, к сожалению, не желали присягать лишь четверо, включая самого Джемелли.

Угодничество заражает даже тех, кто не нуждается в нем. Один из самых успешных итальянских журналистов Луиджи Барзини[176] едет в Америку и пишет весьма двусмысленную статью: «В Соединенных Штатах все газеты одобряют постепенные диктаторские реформы Рузвельта. Слово „фашизм“ уже вызывает скорее симпатию. Америка видит в Муссолини потрясающего всадника, который на заведомо непокорной и капризной лошади пришел к победе в состязании…» Рузвельт, президент-демократ, изображается как поклонник дуче. Бенито Муссолини заявит: в истории никогда не было народа, которым «управлял бы паралитик». Государствами правили «лысые короли, длинноволосые, красивые и, возможно, глупые», но «как представить себе короля, которого даже в уборной должны поддерживать другие люди?!».

Барзини же срочно вызовут в Палаццо-Венеция и потребуют снять с первой полосы фотографию, попавшую в утренний выпуск: молодой и красивый Итало Бальбо рядом с 50-летним Бенито Муссолини, выглядящим почти стариком. «Все дело в цинкографе[177]», – кается Барзини изо всех сил. Дуче стоит на своем. Следующим утром у газеты будет новый, более внимательный к содержанию выпусков директор.

Папа римский сомневается все сильнее. Он видит, что несмотря на Конкордат гонения на католиков продолжаются, что верующих преследуют вплоть до «жестокости и насилия, избиений и кровопролития». Дуче считает нужным внушить молодым людям «чувство мужественности, стремление к могуществу, способность к завоеваниям». Пий XI отвечает: «Вы пытаетесь завоевать весь мир. Что случится, если вам это удастся?» Здесь стоит вспомнить, что до прихода Гитлера к власти осталось чуть более трех лет, а до начала Второй мировой войны – менее десяти. Разозленный дуче приказывает директорам и главным редакторам газет «игнорировать папу» и даже «забыть об этом слабеньком папе».

По мере укрепления режима униформа становится навязчивой идеей, маниакальным средством унизить тех, кто ее отвергает. Все, от ботинок до шляпы, обязательно черного цвета, цвета смерти. Разнообразие вносят только серебряные или золотые галуны, обозначающие ранг и называемые в народе «лазаньей».

Вот как Пьеро Каламандреи описывает магазин в самом центре Рима, на Виа-дель-Корсо, напротив исторического литературного кафе «Араньо»: «Это была витрина, полностью оформленная в черном цвете, будто похоронное агентство. На примерно двадцати подставках покоились черные шляпы с агрессивным выпуклым гребнем и опущенным проклеенным козырьком. У основания каждой подставки на белой карточке значилось, какого ранга иерарху предназначается такая шляпа, и по мере увеличения ранга – федеральный, национальный советник, министр, секретарь партии – рос блеск лазаньи, увеличивалось количество золота на шляпах. В центре же располагалась шляпа, имеющая вид гигантской кастрюли, изготовленной на заказ для августейшего макроцефального черепа. Вся черная, без галунов, но с гордой золотой птичкой на вершине гребня. Подпись гласила: „ДУЧЕ“. Проходящие мимо витрины молча разглядывали ее и не смели смотреть друг на друга».

Потом отменяется Новый год. В 1937 году дуче блокирует проходящую обычно в Квиринале церемонию пожелания дипломатическим корпусом королю всех благ. Новый год отныне не имеет смысла: фашистский год начинается в день марша на Рим. И все-таки итальянцы продолжали праздновать канун Нового года. Стараче даже отметил: