Подари мне семью - Алекса Гранд

Что, если медвежонок возненавидит меня за то, что я скрыла правду о его отце? Что, если никогда не простит?

Как махровый мазохист, я медленно но верно убиваю себя этими вопросами. На негнущихся ногах бреду за Митей в дом и ненадолго запираюсь в ванной, залипая на собственное отражение. Из зеркала на меня смотрит взволнованная девчонка с искусанными губами и неровными свекольными пятнами, прилипшими к коже.

– Он поймет. Он умный, взрослый, чуткий. Он все обязательно поймет.

Повторяю несколько раз эту незатейливую мантру прежде, чем вернуться к маме с Митей. Делаю несколько глубоких выдохов, проскальзываю в кухню и спешу занять чем-то руки. Помогаю накрыть на стол, заправляю салат из помидоров и огурцов сметаной, разливаю по тарелкам уху.

Вокруг все такое привычное и родное. Серые полотенца с золотистыми мишками, вышитыми внизу. Веселый сервиз лимонного цвета. Ажурные занавески, сквозь которые в комнату попадает много света. Часы в форме винтажного велосипеда на стене.

Только я теперь другая. Обыденные вещи не приносят покоя. Стандартная схема не срабатывает. А близкие люди и вовсе воспринимаются, как агрессивные раздражители.

– Хоккей – один из самых травмоопасных видов спорта, – облокотившись на спинку кресла, заводит любимую шарманку мама, вынуждая нас с Митей синхронно выпрямиться и, как по команде, вцепиться в ложки.

Раз или два в месяц она завязывает подобный разговор, и сейчас у нее есть весомый повод, чтобы попытаться прогнуть свою линию.

– Кира, дочка, ты ведь знаешь, что спортсмены регулярно получают повреждения? По статистике, приведенной НХЛ, между прочим, у семи из десяти профессиональных спортсменов не хватает хотя бы одного зуба на линии улыбки.

– Мам, никто не делает из Мити второго Овечкина или Малкина.

– А челюстно-лицевые травмы? Рассечения? Переломы? Ты понимаешь, на что способна шайба, летящая на скорости сто восемьдесят километров в час?

– Не преувеличивай, мам. У юниоров она едва ли разгоняется до восьмидесяти. Я не буду забирать Митю из секции, если он сам этого не захочет.

Высекаю твердо и слышу, с каким облегчением выдыхает рядом сын. Отмирает, ерзает нервно на стуле и одними губами произносит едва различимое «спасибо».

Наверное, я иду у медвежонка на поводу, но в моей памяти еще слишком свежи воспоминания о том, как мама запретила заниматься спортивной гимнастикой после того, как я подвернула лодыжку.

– Не отмахивайся от того, что я говорю. Тебя же я как-то вырастила.

– И не стала профессором материнских дел.

Замечаю резонно и прячу нос в миске с ухой. Порой выстраивать границы особенно тяжело. Особенно, если дело касается родных людей и их благих побуждений.

Впервые за много дней стены родительского дома не лечат – угнетают. Настолько, что я неистово подгоняю еле ползущую стрелку часов и успеваю сменить три наряда прежде, чем остановить выбор на легком струящемся платье кремового цвета.

Волосы закалываю в воздушный пучок, как будто я не билась над ним добрых пятнадцать минут. Мажу губы вишневым блеском, трогаю ресницы тушью. И, конечно же, натыкаюсь на маму, складывающую руки на груди.

– Куда собралась?

– Гулять.

Отвечаю небрежно и пулей выскакиваю во двор следом за Митей до того, как мама учинит мне форменный допрос с пристрастием. Перевожу дыхание. Неосторожно грохаю калиткой. И щурюсь от яркого солнца, слепящего глаза.

А за воротами простирается другой мир. С черной знакомой ауди, поблескивающей хромированными дисками. С упоительным ароматом сирени, ударяющим в ноздри. С облокотившимся о капот Лебедевым, насвистывающим какую-то незатейливую мелодию.

Пространство между нами схлопывается с гулким щелчком. Сужается до жалких сантиметров. И я не придумываю ничего лучше, чем пристально изучать Никиту и сглатывать скопившуюся во рту слюну.

В белой тенниске с расстегнутыми верхними пуговицами, в потертых синих джинсах, в светло-коричневых авиаторах он выглядит до безобразия стильно и магнетически. Так, что мне приходится напоминать себе, что передо мной стоит несвободный мужчина, вдребезги расколошмативший мое сердце.

И вовсе он не привлекательный. Посредственный. Чужой.

– Здравствуй, Кира. Привет, чемпион.

Не догадываясь о терзающих меня противоречиях, Лебедев протягивает букет из самых обыкновенных ромашек, обезоруживающе улыбается и словно ждет того момента, когда я заберу цветы и начну отрывать лепестки, бормоча пресловутое «любит – не любит».

– Здравствуй, Никит.

Справившись с хлынувшими сквозь пробоину в плотине эмоциями, высекаю сипло и отмираю, стоит Маришке выскользнуть из машины и двинуться прямиком ко мне.

– Здрасьте, тетя Кира.

– Привет, милая.

Откашлявшись, я раскрываю объятья, безотчетно треплю малышку по макушке и спешу представить ее сыну.

– Это Митя, мой сын. Митя, это Марина – племянница дяди Никиты.

– Приятно познакомиться.

Кивнув, произносит мой медвежонок и в несколько шагов перемещается к Лебедеву, пока я привыкаю к новым вводным и стараюсь не думать о том, что на моем месте должна была быть Дарья.

Это она должна была идти с Никитой по тропинке небольшого заброшенного парка. Она должна была любоваться гладью заросшего пруда и сетовать на то, что не взяла хлеб, чтобы покормить уток.

Мне же стоило забаррикадироваться в спальне, отключить телефон и не высовывать носа на улицу.

– Как прошла встреча с немцами?

– Прекрасно. Приняли наши условия, подписали контракт и улетели в свой Мюнхен.

Сообщает Никита, притормаживая рядом с облупившейся скамейкой. Прочесывает шевелюру пятерней, стаскивает очки и убирает их в нагрудный карман.

Что-то странное транслирует. Раздает трескучие разряды, от которых тело охватывает дрожь, кости плавятся, а мышцы превращаются в подтаявшее желе. Да и я сама сейчас похожу на вязкий липкий кисель.

Дышу с перебоями. Функционирую аномально. Не могу отклеить распухший язык от раскаленного нёба.

– Ты хорошо поработала. Молодец.

Зато у Лебедева и с речью, и с моторикой все в полном порядке. По крайней мере, его ладонь с легкостью взмывает вверх, и пальцы непринужденно скользят по моей щеке, пока я сражаюсь с проснувшейся гордостью.

Впитываю чужое предательское тепло и с явным