Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем - Антонина Пирожкова

На четвертом курсе мне надо было сделать несколько курсовых работ: проекты железобетонного путепровода, металлического моста и заводских конструкций. И снова у меня возникла проблема с помещением, где бы я могла заниматься. Встретившись у Молотилова с моими друзьями, я пожаловалась на мои трудности, и Коля Никитин подсказал мне выход. Он сказал, что у его хозяйки рядом с его комнатой есть другая, и я могла бы ее снять. Поскольку иного выхода не было, я согласилась и, посоветовавшись с мамой, сняла эту комнату, кажется, за 25 рублей в месяц. В комнате были кровать, стол, два стула и этажерка для книг. Два окна моей комнаты выходили во двор, как и в комнате Коли Никитина, только вход к нему был из коридора, а ко мне — из комнаты хозяйки.

Хозяйка была одинокая женщина с сыном лет десяти. Он обучался игре на пианино, но играл в основном в те часы, когда мы были на лекциях. Наши комнаты были на втором этаже небольшого двухэтажного дома № 25 по Черепичной улице. Окна комнат были видны с улицы, и я договорилась с Макой и друзьями, что буду вывешивать зеленую ленту на окне, когда я дома. Зеленая лента могла быть на окне только в теплое время, зимой окна покрывались сплошной коркой льда.

В этой комнатке мне очень хорошо работалось, и уже к новому 1929 году я сдала все хвосты за третий курс и принялась делать курсовые работы. Каждый день брат Борис приносил мне обед, приготовленный мамой. И никто не мешал мне заниматься. Мака приходила редко, потому что и сама была занята. Друзья обычно приходили не ко мне, а к Коле Никитину и тогда приглашали меня для общих разговоров и чаепития. Все они любили подшучивать над Колей, что он не может преодолеть десятисантиметровой перегородки, разделявшей наши с ним комнаты. Это была, конечно, шутка, отношения наши были сугубо дружескими.

Интересно, что я почти совсем не помню, как сдавала экзамены и как защищала свои проекты, но хорошо запомнила много не относящихся к учебе событий. Помню, например, как однажды в стенной газете института появилась заметка под заголовком «Симпатии на занятиях», где преподавателя Дмитрия Елизаровича Романова обвиняли в том, что на занятиях по статике сооружений он отдает предпочтение мне. Я не ощущала этого, кроме того, что он задавал мне более трудные задачи, чем другим. Но это было потому, что я быстрее всех решала задачи по программе и не любила сидеть без дела. Появление этой заметки возмутило меня и моих друзей. Ружанский взялся выступить в мою защиту и пошел в редакцию стенной газеты объясняться. А мы остались его ждать у Коли Никитина. Ружанский возвратился и говорит: «Ну, я им прямо сказал: кому какое дело, кто с кем целуется!» Тут уж я и все остальные возмутились неуклюжим поведением самого Ружанского. Но что было с ним поделать? Повозмущались, повозмущались, да и забыли об этом.

В этом же 1929 году у нас произошло важное событие — женился Аркаша Полянский. Иногда институт устраивал для студентов праздничные вечера совместно с университетом, и на одном из таких праздников Полянский познакомился со студенткой медицинского факультета университета Ольгой, Лёлей. Она была крупной девушкой с не совсем правильными чертами лица, но симпатичная и какая-то очень домашняя. Нас всех пригласили на свадьбу. Основным блюдом на свадьбе, как и у всех сибиряков, были пельмени, которых подруги Ольги слепили и заморозили огромное количество. Ими угощали всех студентов, пришедших на свадьбу. А пришло их очень много, потому что Аркаша был человеком общительным, чего нельзя сказать про Колю Никитина.

С женитьбой Аркаши у нас мало что изменилось. Мы по-прежнему работали у Молотилова и так же, как и раньше, иногда втроем ходили в ресторан съесть отбивную. Жена Полянского стала приглашать нас с Колей к ним домой. Обеды у них были очень вкусные, и мы оставили наши походы в ресторан, предпочитая зайти после работы к Лёле.

Как-то студенты решили поставить спектакль и выбрали пьесу, которая называлась «Без черемухи». В то время в печати стали появляться статьи о свободной любви, а пьеса «Без черемухи» высмеивала такой взгляд на любовь. В пьесе мне поручили роль легкомысленной женщины. По ходу пьесы я должна была несколько раз произносить фразу: «Я женщина, много раз любившая». Несоответствие моего облика с этой фразой каждый раз вызывало смех в зале. Это и нужно было режиссеру. Ставилась пьеса на университетской сцене. После спектакля были танцы, и не было отбоя от желающих со мной танцевать. Но друзья постоянно были на страже и, если видели, что кто-то настойчиво ко мне пристает, тут же вмешивались и уводили меня на правах «собственников». Меня это очень забавляло.

Так протекала моя студенческая жизнь, и к весне 1929 года я сдала все экзамены за четвертый курс и выполнила все курсовые проекты. Впереди была летняя практика. Из разных мест Сибири и Урала, где строились мосты или заводские цеха, пришли заявки на студентов-практикантов, и была одна заявка из Москвы от Научно-исследовательского института железнодорожного транспорта. Профессор Ульянинский предложил мне поехать в Москву, и я согласилась. Моя мама решила в это лето поехать на свою родину в Любавичи, где жили ее мать и две сестры. Олега и Бориса она взяла с собой. А несколько дней спустя после отъезда мамы я уехала в Москву, оставив за собой комнату на Черепичной, 25.

В Москве я остановилась у Валединских, в семье которых жила Любочка Макшеева, старшая дочь Софьи Константиновны Макшеевой — нашей многолетней и самой близкой подруги. Старших Валединских не было в Москве, они уехали на лето в Сочи, так как профессор Валединский заведовал курортами Сочи и Мацесты. Дома в Москве оставались его сыновья — Анатолий, муж Любочки Макшеевой, и Владимир, а также дочь Валентина. Меня очень радушно приняли и разместили в большой комнате старших Валединских.

На другой день после приезда я уже была в институте. Он помещался в Гороховом переулке, и от дома туда я ходила пешком. Начальником института был Николай Станиславович Стрелецкий, крупнейший в то время ученый по мостам. В институте меня приняли очень хорошо. Я познакомилась с сотрудниками, с которыми должна была работать, и со Стрелецким. Несколько дней я изучала приборы для испытания мостов, о которых раньше не имела представления, а также проекты мостов, которые должны были испытывать на прочность.

Намечались две поездки: первая — по Капорской ветке в сторону Финляндии, вторая — на остров Хортица вблизи Ростова-на-Дону. В распоряжении института был особый вагон, про который говорили, что он из состава царского поезда. Кроме купе для сотрудников института, в нем был салон с большим столом для работы и питания и много шкафов как для посуды, так и для приборов для испытания мостов. В вагоне было помещение для кухни, ей занимался повар, сопровождавший нас во время поездок. Для поездки на Капорскую ветку профессор Стрелецкий выбрал трех инженеров и меня. Одного из инженеров он назначил руководителем группы и, отправляя нас, попросил его зайти в Ленинграде к профессору Григорию Петровичу Передерию, второму знаменитому мостовику, и уговорить его возглавить Московский научно-исследовательский институт железнодорожного транспорта. Сам Стрелецкий, типичный ученый, тяготился своей должностью и хотел от нее освободиться. Когда мы приехали в Ленинград, вся группа решила, что к Передерию начальник группы возьмет с собой меня. Григорий Петрович пригласил нас зайти к нему домой, принял нас приветливо и повел в свой кабинет. Однако как мы ни уговаривали его принять на себя должность начальника НИИ, наши усилия не увенчались успехом. Он решительно отказался, и мы ушли от него удрученные. Чтобы как-то поднять настроение, мы зашли поужинать в ресторан «Астория». Мой спутник, очень красивый мужчина, да еще в вышитой крестиком косоворотке, выглядел этаким русским богатырем, и одна дама, явно иностранка, не сводила с него глаз.