Дом на болотах - Зои Сомервилл

Мэлори не хотела, чтобы на нее светила луна, и не хотела, чтобы темнота проникала в дом. Если она будет думать об огромной чернильной тьме снаружи, то не уснет. Струйки вина пролились на коврик, по половицам бежали ручейки, но Мэлори оставила все как есть. Ее тело, не переставая, колол холод, словно крошечные осколки стекла. Она снова встала, рывком, неуклюже, подобрала уцелевший бокал и ногой растерла разлившееся вино по коврику и полу. По-прежнему дрожа, направилась неверными ногами к себе в спальню. Надо перестать читать эти записные книжки. Надо перестать думать об этой девушке.

Но когда она свернулась в холодной постели, молясь, чтобы пришел сон, лицо никуда не делось, темно-зеленые глаза продолжали ее сверлить. Уснуть было невозможно. Она лежала в оцепенении, лицом к двери, почти ожидая что-нибудь увидеть. Но ее веки тяжелели, и чем дольше ничего не происходило, тем больше она уверялась в том, что сама все напридумывала, и чувствовала себя дурой из-за того, как перепугалась.

23

Я всегда жила в этом коттедже, с тех пор, когда дома еще не было. Издавна, до того как сюда начали приезжать на выходные, на отдых, на своих машинах, тогда ездили только на лошадях, иногда в повозке, или пешком. Я присматривала за ее матерью и за ней присматривала. Она была моей любимицей. Ребеночек был не из обычных. Все это знали, но то, что они в ней видели, их пугало, а я-то видела бесценное, как цветок с пятнышком, который из-за этого считают порченым, но он такой один. Ее нужно было защищать, девочку мою, не рвать. Стоило ее сорвать, она увяла. Я бы все сделала, чтобы ее защитить.

Когда я вытащила ее, вопящую, из ее бедной матери, я сразу увидела, что она дикая, Роза моя. А дикие создания – они опасные.

24

Идеальное рождество

СОЧЕЛЬНИК

Вo рту у Мэлори пересохло, горло болело. Она перевернулась, отворачиваясь от белого утреннего света, из-за которого было больно глазам. В глубине ее сознания маячило лицо девушки, но, стоило ей попытаться на нем сосредоточиться, оно схлопнулось в точку и исчезло.

Ночью она слышала плач и утром вспомнила историю о девочке, увязшей в болоте: полон рот водорослей, захлебывается, кричит, а ее никто не слышит.

Ей совершенно не хотелось вставать. Сегодня же, вашу мать, сочельник. Положено заниматься чем-то праздничным: печь мясные пирожки, петь песни, или что там делают другие. В прошлом году она водила Фрэнни на представление в Вест-Энд, и они ели горячие каштаны из бумажного пакета, обжигая пальцы, и смотрели на цветные электрические рождественские огни, решая, какой им нравится больше. Она так и видела, как они стоят вдвоем и на лицах у них мерцают отсветы неона. Когда Тони в тот вечер пришел с работы, уже подвыпивший, Фрэнни развесила носки над газовым камином, и Мэлори с Тони пили «снежки».

В своих воспоминаниях она превращала это в идиллию и знала, что все было не совсем так. Фрэнни посчитала представление слишком детским, а когда Мэлори и Тони наконец добрели до кровати, она его отпихнула. От него пахло духами, и не ее духами.

Но в этом году, в этом году все должно быть иначе. Что она наделала? Прекрати. Бога ради, прекрати. Она плакала, выводящие из себя слезы текли по носу, капали в рот. Она заставила себя шмыгнуть и втянуть их обратно.

В доме было тихо. Не полная тишина, полной тишины здесь не было никогда: постоянное подводное течение поскрипываний, шепота и шороха, словно дом мотало по морю. Но она ничего не слышала снаружи. Наверное, опять пошел снег.

Мэлори вынула из-под подушки записные книжки и покрутила их в руках, трогая гладкие медные заклепки и тисненые золотые буквы. Темно-красная кожаная обложка алела у нее в руках. Когда она вышла на площадку, оказалось, что дверь в спальню Фрэнни открыта и постель пуста. Над кроватью Мэлори увидела самый краешек вышивки. Из любопытства зашла в комнату. Теперь, когда она снова смотрела на вышивку, ей казалось странным, что на ней нет мужчины, ничего, указывавшего на то, что у девочки был отец; странным было и то, что ребенок вышил отсутствующую мать и чудаковатую соседку с огромным псом, которую, как Мэлори уже знала, звали Джейни. Она так походила на женщину, которую Мэлори вчера видела в саду, что делалось не по себе.

– Когда приедет папа? – так ее поприветствовала Фрэнни.

Мэлори понимала, что нужно сказать: «Он не приедет». Но не могла.

– Слушай, – сказала она вместо этого, – а почему бы нам не съездить в ближайший город? Посмотрим на огни, выберем на завтра вкусненького. Я тебе куплю горячего шоколада.

Фрэнни наморщила лобик.

– Ладно. А вдруг мы разминемся с папой?

– Не разминемся, – ответила Мэлори и отвела глаза, пока Фрэнни не встретилась с ней взглядом.

Ей и думать не хотелось о том, как она поведет машину по чудовищно извилистым деревенским дорогам. Снег шел всю ночь и сейчас покрывал слой льда еще большей белизной.

– Ларри тоже хочет поехать, – сказала Фрэнни.

– Нет, Фрэнни. Ему нельзя. Ему в городе не понравится.

– Он из Лондона. И он хочет поехать.

Да черт его возьми, день начинался уже хуже некуда.

В заднюю дверь робко постучали, и она чуть приоткрылась, впустив холодный сквозняк. Мэлори вздрогнула. В щель просунулась мужская голова.

– Извиняюсь, мисс. Дочка просила вам привезти.

Он был укутан для Арктики, в шапке и шарфе до самых ушей, и без обиняков поднял, держа за шею, огромную птичью тушку. Мэлори вскрикнула:

– Господи!

Мужчина отступил на шаг и странно в нее всмотрелся. Невысокий, с острым носом, наверное, когда-то был хорош собой, как дочь. Он разглядывал Мэлори, словно пытаясь понять, кто она.

– Простите, – сказала она. – Я просто не ожидала… что птица такая большая.

Да все в порядке. Я тогда ее тут оставлю, – сказал бакалейщик и положил огромную птицу в раковину. – И угольку вам тоже привез, мисс, – добавил он, со стуком опуская мешок на плитки кухонного пола.

– Спасибо, – отозвалась она, устыдившись того, как невежливо с ним говорила.

Но он держался напряженно и настороженно, и из-за этого ей было не по себе.

Он протянул крепкую грубую руку, и Мэлори ее слегка пожала обеими руками.

– Заметил, у вас остролиста на двери нет, мисс.

– Мы его по всему дому развесили, – ответила она.

– Я бы и над дверью повесил на вашем месте.

И плющ. От ведьм.

Это заставило Мэлори задуматься о суевериях,