Дом на болотах - Зои Сомервилл

– Ларри! – звали они, но в ответ не раздавался лай, не топали лапы.

Только шум машины, ехавшей вдалеке по прибрежному шоссе. Мэлори водила лучом фонарика по саду, но не светила в темные углы, боясь того, что они могут найти. Она все думала о том, как ее занесло, когда она выехала в проулок. Но Ларри был домашней собакой, ручной, он боялся далеко отходить от Фрэнни. Зачем он вообще от нее убежал? А если бы она его сбила, они бы его уже нашли.

– Давай пока прервемся, Фрэн, пора ужинать. Вернувшись в дом, они собрали ужин из того, что она нашла в городе. Ломтики ветчины и сыра – немного стилтона для нее, чеддер для Фрэнни, – пирожки, Фрэнни запивала все это чаем, а Мэлори, красным вином. У них была миска ярких оранжевых мандаринов, и Мэлори вспомнила Розмари с текущим по подбородку соком. Ели они у огня. О собаке не упоминали. Фрэнни посадила мишку на стул у камина, и Мэлори решила ничего не говорить. Она натужно пыталась поддерживать жизнерадостную беседу о том, что делает на Северном полюсе Рождественский Дед. В тишину ворвался шум. Настойчивый дребезжащий звонок. У Мэлори ушла пара секунд на то, чтобы понять, что это телефон. Она подпрыгнула. Фрэнни вопросительно на нее посмотрела.

– Что это?

– Я возьму, – сказала Мэлори.

– Что?

Она поднесла трубку к уху. Послушала треск и стрекот, метель белого шума. Потом все затихло, остался только тонкий гудок. В пустой коридор сквозь грязное стекло в двери светила луна. Мэлори поежилась и с облегчением вернулась в гостиную.

– Связь ужасная, – сказала она. – Ничего не слышно.

– Ты о чем? – Фрэнни смотрела на нее, как будто она спятила.

– Телефон.

– Какой телефон? Я ничего не слышала.

– А, – ответила Мэлори, – наверное, это ветер.

Но она думала, что на самом деле слышала звонок.

Вскоре у Фрэнни начали закрываться глаза.

– Пора спать, детка, – сказала Мэлори и попыталась поднять дочь, но та была слишком тяжелой.

– А как же Ларри? – Она зевнула. – Он там замерзнет в снегу.

– Я пойду найду его, Фрэнни.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Когда Мэлори опустилась на колени возле ее кровати, Фрэнни сказала:

– Мамочка, – глядя снизу большими темными глазами, – почему папа не едет?

Мэлори закрыла глаза, вдавила костяшки пальцев в глазницы.

– Папа очень занят в Лондоне, я же сказала.

– Но ведь Рождество. Да, знаю. Он… ему очень жаль. Он хочет тебя увидеть, правда хочет. У него для тебя в Лондоне много подарков.

Фрэнни не отводила взгляд, и Мэлори задумалась, простит ли дочь ее когда-нибудь, поймет ли, или им суждено отдалиться друг от друга, как отдалились они с матерью.

– Он тебя очень любит, – добавила она, поцеловала Фрэнни в голову и подоткнула одеяло ей и мишке. – И я тоже.

Из кровати не ответили, Мэлори закрыла дверь и привалилась к ней без сил.

Раз уж пообещала, нужно было в последний раз поискать собаку. Теперь она вышла через парадную дверь. Хрустя льдом, пошла по проулку, свет фонарика и тусклое сияние свечек на елке за окном, расплывавшееся пушистыми золотыми кругами, не давали ей сбиться с пути.

На обочине проулка, в нескольких шагах от машины что-то лежало. Свернувшееся, полузасыпанное снегом. Она нагнулась. Барсук? Лиса? Пусть бы. Пожалуйста, пусть. Она опустилась на колени и протянула руку. Не трогай это!

– О нет, – сказала она. – О боже.

Это был не барсук и не лиса. Но ее мозг никак не мог заполнить пробелы. Фонарик освещал мертвое животное. Это был Ларри, замерзший и окостеневший, его кремовая кудрявая шерстка покрылась инеем и льдом, он был твердым на ощупь. В снегу виднелись глаза, стеклянные и черные, испуганно распахнутые, а пасть застыла в уродливом черном оскале. У Мэлори подломились колени, она села в снег. Что она натворила?

Но это не могла быть она – бедный зверь явно замерз. Но почему он вообще сюда вышел? Это неважно, нужно спрятать его, прежде чем узнает Фрэнни. Мэлори начала снимать шубу, не понимая, что делает, потом принесла из машины одеяло.

Она завернула маленькое оцепеневшее тельце в одеяло и отнесла его за дом. Можно похоронить его за сараем, так чтобы не видно было из окна. Повозившись с замком, она открыла сарай и нашла лопату. Земля окаменела от льда и снега. Мэлори раньше даже ям не копала, что говорить о могиле. Лопата била по неподатливой земле, но откалывались только кусочки льда, и облачка дыхания уплывали в темноту. Она в жизни не сможет вырыть достаточно глубокую могилу, чтобы его похоронить. Надо спрятать тело, она не может допустить, чтобы Фрэнни увидела свою собаку, холодную и безжизненную. Если снова пойдет снег, его засыплет, но снег может и не пойти. Руками в перчатках Мэлори опять подняла окоченевшее тельце, стараясь не смотреть на голову, и положила его так далеко под деревьями, росшими вдоль дороги, как только могла. Потом она начала сгребать лед и снег, чтобы его прикрыть. Со снегом попадались ветки и грязь, но она продолжала его наваливать, пока под боярышником не образовалась неуклюжая насыпь. Если не знать, что он там, то и не заметишь. Пока не растает снег.

Мысли Мэлори ползли по кругу. Обледеневшая дорога, занос, темнота, что-то черное выскакивает из-за деревьев. Тень чего-то звероподобного мелькнула у нее в мозгу. Его убил какой-то дикий зверь? Она представила маленького песика, раненого и потерянного, умирающего от переохлаждения. Он останется замороженным, застынет в мгновение смерти, пока не придет оттепель, когда его тело наконец разложится, и в конце концов останется только скелет. Она подумала о черепах на чердаке, о надгробии с черепами и скрещенными костями, о молчаливой женщине, которую видела. Волна холода медленно скатилась по ее спине.

О боже, бедная девочка. Что она скажет?

Отца нет. Собаки нет. Только бесполезная мать, загубившая Рождество.

В гостиной елочные огни отражались в хрустальном бокале, который Мэлори нашла в буфете. Пальцы у нее покраснели и окоченели от снега и льда и, когда она принялась их растирать, заныли и заболели от жара, исходившего от огня. Ей нужно было услышать что-то, кроме собственных мечущихся мыслей. В углу гостиной на тумбе рядом с елкой стоял старый заводной граммофон и несколько пластинок на 78 оборотов. Они не пытались его включить – он казался слишком пыльным и древним, чтобы быть исправным. Тони бы слушал джаз. Мэлори завела граммофон, покрутив ручку, вынула одну из тяжелых пластинок из конверта и поставила ее на диск, потом бережно опустила на нее иглу. В динамике затрещала