Зов издалека - Оке Эдвардсон

Сначала она в отличие от Эстер не поняла, какое отношение все это имеет к ним. И вполне может быть… Да нет, не может. Не может быть. Она же заплатила за квартиру.

Карин вернулась в свой кабинетик и села. Нет… сейчас кто-нибудь явится, и тогда у нее ни на что не будет времени.

Она заперла кабинет, вернулась в жилой комплекс и опять позвонила в дверь Хелены Андерсен. Никто не открыл. Она вновь заглянула в почтовый люк и попыталась разглядеть лежащую на полу почту. Реклама. Несколько бело-коричневых конвертов. Похоже, счета. А может, и не счета, но почту точно давно не открывали.

Газет нет. Тоже ничего не значит — многие теперь не выписывают газеты. У кого нет денег, другие пользуются Интернетом. Вдруг ей стало не по себе — шаги… или показалось? Она вжала голову в плечи и на цыпочках быстро спустилась вниз.

Во дворе никого не было. Она вычислила, куда выходит кухонное окно. Жалюзи опущены. Единственное окно с опущенными жалюзи — кухонные окна у других открыты. И ниже, и рядом, и выше. Жара кончилась, с опущенными жалюзи в квартире в такую погоду темно и неуютно.

Она вышла на улицу и отыскала окна Хелены Андерсен с наружной стороны дома. Это было нетрудно — и здесь жалюзи закрыты. В принципе это нормально — если человек уезжает, то опускает жалюзи. Через минуту… Что это? По коже побежали мурашки… Нет, наверное, опять показалось. Тень какая-то за окном… или движение… А я-то что уставилась? Она быстро опустила голову, чтобы не видеть этой тени… Ее вдруг охватил ужас, будто с нее сняли кожу… но через секунду она пришла в себя.

Карин, чувствуя себя полной дурой, позвонила в квартиру Атанассиу, как раз под Хеленой Андерсен. Мужчина, открывший дверь, был ей знаком, поэтому она без долгих разговоров спросила, что ему известно про соседей сверху. Он покачал головой — давно их не видел. Как давно? Кто знает… Трудно сказать. Нет, ничего не слышал. У них всегда очень тихо. Ясное дело, ребенок бегает иногда, но звукоизоляция хорошая, пусть бегает, их это не беспокоит. «Мой потолок — их пол», — ткнул он пальцем вверх с таким умным видом, что Карин Сольберг сразу вспомнила: философия родилась не где-нибудь, а именно в Греции.

Она решила еще раз посмотреть полицейскую листовку у магазина. Что-то ее туда тянуло. Проходя мимо квартиры Эстер Бергман, она заметила, что та торопится открыть окно и что-то спросить, но не стала ждать. Почему-то Карин решила не говорить старушке, что квартплата недавно внесена. Может, ей хотелось сохранить для Эстер загадочность происходящего. Все-таки развлечение. Что-то там происходит, и надо разгадать, что именно. И меня она тоже заинтриговала…

Она подошла к доске объявлений и записала номер телефона следственного отдела окружного полицейского управления.

Госпожа Бергман сказала, что собирается написать в полицию письмо. Может ли Карин Сольберг ей помочь?

— Если госпожа Бергман хочет что-то сообщить полиции, не проще ли туда позвонить? Я могу вам…

— Не люблю телефон. Что по нему скажешь?

28

Они сидели в кухне — Карин Сольберг и Эстер Бергман. Дождь тихонько барабанил по жестяному откосу окна. Это окно и есть весь ее мир, подумала Карин. А может, и не только… но она частенько сидит у окна и смотрит во двор. Иначе старушка ничего бы и не заметила. Какие-то привычные лица перестали появляться. Лица и голоса — знакомые лица и знакомые голоса незнакомых людей.

Она сидит и слушает крики детей за окном, но это крики издалека. Из другого мира, мира за этим стеклом, запотевшим внизу и исчерченном струйками дождя. Они еле слышны, эти крики, да и дети почти не видны — яркие цветные пятна. Особенно яркие, когда идет дождь. Карин с трудом оторвала взгляд от окна и повернулась к Эстер.

— Что госпожа Бергман хочет, чтобы я написала?

— Напишите, что мы волнуемся, куда делись мама с дочкой.

— Надо, наверное, упомянуть про полицейское объявление… ну, насчет этой убитой женщины.

— Да-да… напишите, что мы видели их плакат. И что у матери светлые волосы.

— Хорошо.

— И не забудьте уточнить, в каком именно дворе они жили…

— Нет, конечно. Не забуду.

— И не надо писать, сколько мне лет.

Карин Сольберг улыбнулась и посмотрела на старушку. Вспомнила, как обстоятельно та доставала бумагу из красивого старинного секретера в гостиной.

— Разумеется… ни слова о возрасте.

— О моем возрасте ни слова… а про их возраст обязательно. А то они подумают, это кто-то другой.

— Пишу.

— Не забудьте отметить, что их уже давно не видно. Задолго до дождей.

— Но мы же не знаем точ…

— Не понимаю, что вы хотите сказать. Я-то знаю.

— Хорошо…

Карин Сольберг задумалась. Какое вообще право они имеют вмешиваться в личную жизнь Хелены Андерсен? Может, она как раз и хотела исчезнуть. Хотела, чтобы ее оставили в покое. Это нормально. И девочка еще маленькая, ей не надо торопиться к началу занятий.

Вдруг ей пришло в голову, что можно было бы справиться в детском саду поблизости. Но в круг ее обязанностей это не входило. Так… простое любопытство.

— И подпишитесь своим именем, — неожиданно заявила Эстер.

— Почему, госпожа Бергман?

— Вам будет проще объясняться с полицией, когда они приедут на этих своих машинах.

— Но ведь это госпожа Бергман так уверена, что…

— Я же говорю, вам проще с ними… Не люблю, когда много народу… на этих своих машинах, да еще собаки… или лошади, упаси Бог.

— Не думаю, что приедет столько народу… в лучшем случае один или двое. Зададут несколько вопросов, и все. И когда они еще приедут… и приедут ли вообще.

— Не приедут? Как это — не приедут?

Карин Сольберг не знала, что возразить. Она посмотрела в окно — а вдруг появятся мама с дочкой? «Идут себе, держась за руки, и посмеиваются над нашими глупостями…»

— Может, и не писать это письмо, — неожиданно засомневалась Эстер Бергман.

— Мы же его уже написали.

— Тогда не посылать?

— Вы не хотите его посылать?

— Ну…

— Тогда не пошлем.

— Но говорить с полицией будете вы.

Карин с трудом следила за ходом мысли старушки.

— Давайте так, — сказала она. — Говорить будем вместе. Я буду сидеть рядом.

— Это другое дело.

— Запечатываю и бросаю в ящик?

— Сначала прочитайте еще раз.

Она прочитала письмо и подумала, что лучше бы его и в самом деле не посылать. В полицию, наверное, приходят сотни, если не тысячи таких писем. И как там решают, что принимать всерьез, а что нет? Нельзя же проверить все подобные сигналы…

Винтер вытащил из растущей с каждым днем кипы материалов следствия очередной рапорт. Надел пиджак и открыл окно. Ночью дождь перестал, воздух был свежим и прохладным.

В Гетеборге, Кунгельве, Кунгсбаке и Херрюде нашлось сто двадцать четыре белых трехдверных хэтчбека «Форд-эскорт GLX 1,8» выпуска девяносто первого — девяносто четвертого годов с первой буквой регистрационного номера «Н». Странно, но ни одной машины с сочетанием «НЕ» не обнаружилось.

Он в сотый раз просмотрел видеозапись и в сотый раз убедился, что на сто… или почти на сто процентов можно быть уверенным только в первой букве.

Какая-то из машин в списке попала на видеозапись. Что она там делала?

Сто двадцать четыре штуки… Цифра почти неподъемная. Надо поговорить с каждым… и сколько это займет времени?

Две машины в момент убийства числились в угоне. Это, с одной стороны, могло затруднить дело, а с другой — помочь. Они с них и начали. Один «форд» нашелся сразу — стоял чуть ли не поперек разметки на парковке перед зданием «Swedish Match».[14] С пустым бензобаком. Другая так и не нашлась. Это осложняло дело, но могло что-то и дать. Метод исключения… хороший метод. Но сто двадцать четыре исключения? Выяснить у каждого, где он был и чем занимался в определенный день и час? Всех выслушать, сделать выводы, понять, кто врет и почему…

Вот это и правда серьезная проблема — вруны. Люди врут, не только совершив что-то противозаконное. Они врут, потому что повели себя в какой-то ситуации аморально или неэтично по отношению к своим близким или работодателю… Это, конечно, нехорошо с их стороны, но законом не преследуется. И они приложат все усилия, чтобы скрыть правду — и даже если мы поймаем их на слове, это им ничем не грозит. И добровольно они не откроются — пусть убийца или насильник гуляет на свободе, им наплевать. Мало кто играет с открытыми картами. Но и в этом случае обнаружить крапленые карты ничуть не легче.

Скоро начнут поступать протоколы допросов водителей «фордов». Чтобы не пугать людей, эти допросы назывались беседами.

Он не находил себе места. В переносном «Панасонике» в который раз крутился диск Колтрейна, но и Колтрейн не приносил душевного равновесия. Он отбивал ритм указательным пальцем по столу. Соло на контрабасе Эрла Мея… студия Хакенсек, Нью-Джерси, 1957 год. Винтер никогда там не был. Надо же сохранить что-то и на потом.