Зов издалека - Оке Эдвардсон

— Что, не то слово выбрал?

— Как тебе сказать…

— Цинично, да? Возможно… но я имел в виду зевак.

Шел уже второй день драмы, во всех таблоидах получившей название «террористический акт». Газеты продали в розницу двести тысяч экземпляров, и в этом нет ничего удивительного. Умники утверждали, что этого и следовало ожидать. И Бертельсен так сказал, хотя уж его-то умником никак не назовешь.

— И мы, которые должны быть на шаг впереди…

— Что? Где — впереди?

— Группа информации… У нас вроде бы везде должны быть щупальца. Чтобы предвидеть. Знать обстановку. Одним словом — на шаг впереди.

— Кто это-то мог предвидеть? — Хальдерс большим пальцем через плечо показал в направлении Уллеви.

— Я говорю в первую очередь о пальбе на Ворведерсторгет.

— Как, кстати, Стольнаке?

— Потерял много крови… но наверняка выкарабкается. Скоро сможет ходить.

— А мочиться-то он сумеет? Не говоря уж о…

— Но мы же не можем везде иметь людей, — прервал его Рингмар.

— И кто в такие времена способен быть на шаг впереди?

— Мы. Должны, но не в силах.

Хальдерс хмыкнул.

— Значит, опять нас распылят по горсточке.

— Надо как можно быстрее взять тех, кто стрелял.

— Это конкретно. Не то что… — Хальдерс оборвал себя на полуслове.

— Договаривай!

— Не то что убийство на озере. След остывает. И тебе это известно. Что бы там Винтер ни говорил — след остывает. Мы даже имени не знаем… Застряли, одним словом.

— Не произноси это вслух.

— Я говорю это тебе. Ты-то согласен?

Рингмар промолчал.

— Слушай, Бертиль, я только выражаю общее мнение. Надо что-то… Мы должны хоть немного приблизиться к решению. Я не говорю — решить. Приблизиться. Может, и решить в конце концов. Но нужно что-то…

— Машина, — сказал Рингмар. — Надо искать машину.

— Shot in the dark,[11] — пожал плечами Хальдерс. — Ну хорошо. «Форд-эскорт». Это по крайней мере конкретно. И полно работы.

Снаружи опять заревел мегафон.

— Чудовищно, — неожиданно заявил Рингмар.

— Что — чудовищно?

Рингмар не ответил. Молча кивнул в сторону окна.

Трагедия перед трибунами Уллеви разворачивалась своим чередом. Отменили дружеский футбольный матч между Данией и Швецией, назначенный на вечер. Руководство шведской федерации футбола сделало официальный запрос — есть ли возможность исчерпать инцидент до матча, но никаких гарантий не получило. Разочарованию не было границ.

Выяснили личность парня в автобусе. Беженец-курд и его сын. После семи лет в Швеции их собирались выслать на родину. Мальчик родился здесь, ему шесть лет. Свободно говорит по-шведски. Миграционное управление уверено, что семья прибыла из Северного Ирана, куда их и собирались выслать. Альтернатива — Турция. Отец семейства утверждал, что и там, и там ему грозит тюрьма, а может быть, и смертная казнь. По разным причинам. Миграционное управление старалось доказать, что незыблемо придерживается принципов равноправия и справедливости — оказывается, приехав в Швецию, мужчина назвал фальшивое имя и национальность — из страха быть высланным назад. Миграционное управление допустить такого не могло — он соврал и, значит, должен быть выслан. А вдруг соврет еще раз?

Все это написано в газетах. Он сделал последнюю отчаянную попытку — пригрозил застрелить себя и сына, если им не разрешат остаться. Жена и две дочери под домашним арестом в лагере для беженцев в Даларне. Их вот-вот должны перевести в гетеборгскую тюрьму для депортации. Полиция призывает парня прислушаться к голосу разума. Так и кричат в мегафон: «ПРИСЛУШАЙСЯ К ГОЛОСУ РАЗУМА!» Оперативники обсуждают, настоящее ли у него оружие или игрушка. Никто не видел. Стоит ли штурмовать автобус? Опасно ли это? Можно ли при этом расстаться с жизнью?

Винтер стоял чуть поодаль от толпы зевак. Надо бы вызвать плотников, соорудить временные трибуны и брать за вход. Зрелище должно быть зрелищем. Мы скоро много чего увидим, так что лучше заранее позаботиться о зрителях.

Он прекрасно понимал, что парень, сидящий в автобусе, солгал не из-за присущей ему, по мнению миграционного управления, лживости. Он солгал во имя спасения жизни — своей и своей семьи. Что они там, с ума посходили? Что они думают? Что у него высокооплачиваемая служба и вилла в Тебризе? Что он все это оставил, чтобы с женой и мальчонкой пройти чуть не пешком по всей Сирии и добраться до Скандинавии? Или это действительно его вина: не сумел на безупречном шведском объяснить, почему не хочет и не может возвратиться в свою страну. Но извините — у нас нет места. Не хватает площадей. В Швеции, как известно, леса и степи перенаселены, а в деревнях столько народа, что не протолкнешься.[12]

Он зажмурился и увидел лес. Между деревьями поблескивает вода. Все зелено, зелено… и кто-то идет по тропе.

Этот кто-то — он сам. На руках у него ребенок.

Винтер открыл глаза. И на долю секунды мир показался ему черно-белым. Черный асфальт, белый, с садистской щедростью освещенный солнцем автобус. Там, внутри, наверняка не меньше пятидесяти градусов жары. Даже человеку, выросшему в одной из самых жарких стран мира, долго не выдержать. Надо с этим кончать.

К автобусу направлялась маленькая делегация переговорщиков. Толпа завороженно молчала. В небе завис вертолет. Где-то рядом бормотали в свои диктофоны теле- и радиорепортеры — описывали события, которые он видел и без них. Все это напоминало фильм. Он опять закрыл глаза. Знакомый приступ головокружения — как будто начал падать, но удержался. Или кто-то успел тебя подхватить.

Так не пойдет. Надо срочно поговорить с врачом. С Ангелой. Или с Лоттой.

Что-то сказал Рингмар — Винтер даже и не заметил, как тот оказался рядом.

— Что?

— Думаю, скоро закончится.

— Да…

— И думаю, найдем тех, кто стрелял на площади.

— Да… что-то слышал.

— От кого?

— От Бертельсена.

Рингмар сухо рассмеялся.

— Ну да… кому и знать, как не ему.

— Вообще-то это твоя… твоя епархия, Бертиль.

— Я его информировал.

— Что это было? Внутренняя разборка?

— Как посмотреть. В основе та же безысходность, что и тут. Тысячелетие кончается, и вместе с ним цивилизация… Во всяком случае, то, что мы привыкли ею считать. Цивилизацией то есть.

— Но мы все равно движемся в будущее.

— Еще как!

— Мы движемся в будущее, куда бы мы ни двигались…

Во внутреннем кармане ожил мобильный.

— Винтер.

— При-ивет, Эрик. Я думала…

— Здравствуй, мама.

— Что у вас там происходит? В газетах пишут что-то ужасное.

— Э-э-э…

— Сначала убийство. Потом кто-то стреляет… и еще этого ребенка похитили!

— Никто его не похищал.

— Как это — не похищал? Кто-то похитил ребенка и удержи…

— Это отец и сын.

— Отец и сын? Тогда я вообще ничего не понимаю.

— Э-э-э…

— Отец и сын! Еще того хуже!

Винтер не ответил — на столе зазвонил служебный телефон.

— Одну минутку, мама.

Он поднял трубку.

— Это Янне. Мы получили еще несколько откликов на нашу… афишу. Тебе прислать копии и распечатки прямо сейчас? Или зайдешь попозже?

Винтер посмотрел на свой стол. Надо хоть несколько минут побыть одному, чтобы вновь сосредоточиться на следствии по убийству. Пусть Меллерстрём аккуратно все рассортирует и…

— Перешли мне. — Он положил трубку и взял мобильный. — Да, мама. Могу говорить.

Мать звонила из их дома в Марбелле. Он не слышал голос отца, но догадывался, что тот где-то рядом, с бокалом в руке утомленно косится на пыльные пальмы за окном. Винтер не представлял себе их жилье — присланные фотографии мало что объясняли. Белый дом в ряду других таких же белых домов. Мать на террасе из белого камня. Вид у нее очень одинокий. Небо настолько синее, что кажется черным по контрасту с белыми домами. Наверное, снимал отец, иначе он и сам стоял бы на этой террасе. Мать смотрела прямо в камеру и улыбалась, но Винтер, во-первых, хорошо ее знал, а во-вторых, разглядывал снимок достаточно долго, чтобы понять — счастливой эту улыбку не назовешь. Так выглядит человек, достигший наконец своей цели и вдруг сообразивший: это совсем не то, что он искал.

По какой-то странной ассоциации Винтер вспомнил встретившегося недавно прохожего. На голове у него был великолепный, почти неотличимый от живых волос парик, а на физиономии горестная мина. Вот так. Мечта осуществилась, у него шикарная шевелюра, а он все равно несчастлив. Мать жила в раю, но это, очевидно, был какой-то другой рай. Не ее. Не тот, в который она стремилась.

— Лотта говорила, ты к ней заходил. Я очень рада. И она, кстати, тоже. Тебе полезно это узнать.

— Да.