Воспоминания - Η. О. Лосский

Многие философские школы исходят, нередко безотчетно, из той же предпосылки причинного воздействия предмета или, что еще хуже, предпосылку эту отвергают, но сохраняют важное следствие ее, именно убеждение в том, что идеальное бытие, сверхвременные и живые творения деятельности его, не могут быть предметом непосредственного созерцания. Поэтому, чтобы спастись от скептицизма, они должны строить более или менее искусственные теории, объясняющие, как возможны всеобщие и необходимые синтетические суждения, как возможно знание, выводящее за пределы индивидуально–психической жизни субъекта и т. п. Таких затруднений нет для моего интуитивизма, потому что, отбросив каузальную теорию восприятия и утверждая неприличную надвременную и надпространственную координацию субъекта со всеми предметами всего мира, я мог далеко уйти от всякого гносеологического идеализма и настаивать на данности в опыте самых разнообразных аспектов живой действительности.

Я резко разграничивал в составе познающего сознания субъективную и объективную сторону, именно интенцио- нальные акты субъекта, с одной стороны, и вступивший в сознание предмет, с другой стороны; я указывал на то, что только интенциональные познавательные акты субъекта суть индивидуально–психические переживания его, совершающиеся в настоящем времени, а предмет, данный в сознании, может принадлежать к любой области бытия: он может быть моим психическим состоянием, но может быть и чужим психическим проявлением или даже материальным процессом внешнего мира, он может быть временным процессом из области не только настоящего, но также прошлого или будущего, наконец, он может быть вовсе не временною отвлеченною идеею в платоновском смысле, или даже сверхвре- менным существом, каковым и оказывается человеческое я при точном наблюдении его.

После доклада был объявлен, как обыкновенно, краткий перерыв. Лица, близкие к «Логосу», успели обменяться между собою мнениями и после перерыва первым стал возражать мне С. Л. Франк, начав такими словами: «Мы были поражены содержанием доклада». Как и С. И. Гессен, выступивший вслед за ним, он говорил о вечности истины, но не предмета истины. Противники мои не усматривали, что новый путь, открытый мною, дает право вернуться к метафизике докантовской философии, вовсе не впадая в некритический натурализм. Кажущаяся простота решения вопроса и защита основной правды наивного реализма казалась им недостатком философской культуры.

Правда, очень скоро после этого спора С. Франк сам примкнул к интуитивизму и начал разрабатывать своеобразную форму его в своей книге «Предмет знания». В письме ко мне перед опубликованием этого труда он говорил, что мое «Обоснование интуитивизма» содержит в себе только факт интуиции, а его книга будет содержать в себе исследование онтологических условий возможности ее. Как раз в это время и я занимался тем же вопросом, подготовляяя к печати книгу «Мир как органическое целое» (сначала она была напечатана в журнале «Вопросы философии и психологии» в 1915 г.). Решение вопроса, данное Франком и мною, в основе глубоко различно. Однако многие отдельные исследования, произведенные в этом труде (например, о природе числа), я высоко ценю. Книга была использована С. Франком, как диссертация на степень магистра. Официальными оппонентами на диспуте были Введенский и я. Моя речь на диспуте, содержащая в себе изложение пунктов моего согласия и разногласия с Франком, напечатана в сборнике моих статей «Основные вопросы гносеологии».

Семейная жизнь наша текла мирно. Она была тесно связана с гимназиею: все члены семьи работали в гимназии или учились в ней и жила наша семья вместе с Марией Николаевной при гимназии. В 1904 г. гимназия была перенесена с Владимирской площади на Кабинетскую улицу в дом № 20 Тами и Дейчмана[20]. Это помещение было нанято в то время, когда дом еще строился; поэтому оно было целесообразно приспособлено к требованиям учебного заведения.

Заботясь о гигиенических условиях, Мария Николаевна пригласила инженера Тимоховича, изобревшего своеобразную систему вентиляции, и под его руководством ввела ее в гимназии. В каждом классе в стене у потолка были проделаны на улицу отверстия, от которых по потолку тянулись желоба, покрытые белой материей. Кроме того в каждом классе был электрический вентилятор, выкачивающий воздух из помещения. На место удаленного воздуха поступал свежий, просачивавшийся из желобов на потолке тонкими струйками. В помещении с такою вентиляциею воздух был свежий, как на дворе, и в то же время сохранявший равномерную температуру.

Квартира Марии Николаевны и наша, соединенные друг с другом, помещалась в четвертом этаже. Против нас было здание, принадлежавшее Синоду; в нем, между прочим, была синодальная типография. Из окна моего кабинета и нашей спальни видна была нарисованная на стене синодального здания икона, изображающая благословение детей Спасителем. Улица наша была тихая, спокойная, удобная для кабинетных занятии. Раньше, во времена моего студенчества, по ней проходила в одном направлении конка, параллельная конке, шедшей в другом направлении по Загородному проспекту. Когда конка была заменена электрическим трамваем, обе колеи были проложены на Загородном проспекте и Кабинетская освободилась от рельсового пути. Меня удивляло воспоминание о том, что будучи студентом я нередко, проезжая по Кабинетской на империале конки, с симпатиею пригляядывался к этой улице и думал о том, как приятно было бы жить на ней.

У Марии Николаевны было много знакомых. Немало их было и у меня, хотя я и старался не расширять круга их. Чтобы упорядочнить общение с людьми, мы назначили определенное время приема гостей, именно вечера по воскресеньям. К нам обыкновенно собиралось до тридцати, а то и сорока гостей. Часа полтора уходило на игру в итальянскую лапту. Для этого мы спускались в рекреационный зал гимназии. Состоит эта игра в том, что общество разделяется на две партии; зал делится на две половины, и одна партия перебрасывает другой большой легкий каучуковый мяч; проигрывает та партия, у которой мяч определенное число раз упал на пол. Отбиваемый мяч ударялся о потолок, об углы стен, делал самые неожиданные прыжки; требовалась иногда большая ловкость и находчивость, чтобы не ловя мяч, отбить его в лагерь противников.

Особенную ловкость проявляли обе сестры Жуковские и моя жена. Веселье и оживление были заразительные. Большим любителем игры был Виктор Андреевич Фаусек, в то время директор Высших Женских курсов. Он приезжал со своим сыном Всеволодом, студентом университета. Фаусек привозил даже к нам на зиму свой легкий чесучовый пиджак, чтобы надевать его во время игры. Однажды, приехав со своим сыном, он смеясь рассказал о следующем диалоге, происшедшем за полчаса до того: Икс предлагает Игреку поехать к Лосским играть в мяч; Игрек отнекивается, говорит, что у него много работы; Иксу приходится долго убеждать Игрека отложить работу на завтрашний день и поехать; спрашивается, кто в этом диалоге отец и кто сын; решение загадки такое: — X — отец, У — сын.

После игры, часов в десять вечера, мы поднимались наверх в столовую Марии Николаевны; это была большая комната; в будни она служила также для завтраков учителей гимназии. Беседы за чаем были очень разнообразны, потому что состав нашего общества был весьма сложный. В. А. Фаусек в это время интересовался вопросами философии природы; он склонялся к витализму и даже обращал серьезное внимание на статьи зоологов, отрицающих эволюцию видов.

Жена его Юлия Ивановна, бывшая талантливою рассказчицею, как и муж ее, сообщала свои наблюдения над детьми и над их способностью мифического восприятия природы и жизни. Вечер часто заканчивался музыкою и пением, Иосиф Антонович Лесман играл на скрипке, Надежда Осиповна Голубовская, Тамара Абрамовна Гершович и др. — на рояле.

Вечера наши не затягивались до слишком позднего часа. Я любил вставать рано, ценя труд в утренние часы и употреблял их всегда на работу, которую считал наиболее важною, именно на то, чтобы каждое утро написать хотя бы четверть страницы новой книги или статьи. Все остальные члены семьи тоже должны были вставать рано для работы в гимназии. Гости знали это и не засиживались позже двенадцати. Привычка эта так глубоко укоренилась во мне, что однажды, сидя в столовой прямо против стенных часов и увидев, что уже поздно, я среди оживленной беседы забыл, что нахожусь дома, вскочил со стула и, смотря на часы, сказал: «Однако, пора уже»… С веселым смехом гости стали подниматься и прощаться с нами.

Летом мы всею семьею селились в самых разнообразных местах. Пожив месяц на даче спокойно, мы с женою отправлялись еще на месяц куда‑нибудь за границу или на Кавказ и делали, обыкновенно, при этом экскурсии пешком где‑либо в горах. Еще зимою мы разрабатывали план экскурсии, пользуясь указаниями Бедекера. Дети оставались на попечении Адели Ивановны и няни Лизы, которая поступила к нам в возрасте 20 лет, когда родился наш старший сын Владимир, и воспитала вместе с Адель Ивановною всех наших детей.