Воспоминания - Η. О. Лосский

Помещение, которое мы занимали, было расположено в двух этажах. Внизу был зал, столовая красиво отделанная дубом, и комнаты, где жили Мария Николаевна и моя мать, часто проводившая лето вместе с нами. Наверху — детская и наша спальня. Однажды во время обеда мы услышали наверху страшный грохот. Оказалось, что штукатурка потолка прямо над письменным столом, за которым я обыкновенно работал, обвалилась и расщепила доску стола. Если бы я сидел за столом, она проломила бы череп.

Большое удовольствие доставляли нам приезды в Машук Димитрия Васильевича Болдырева. Его талант, философский и художественный, дал бы блестящие результаты, если бы не преждевременная гибель его во время гражданской войны{26}.

Любили мы его за разносторонние интересы, остроумие и благородный характер. И мальчики наши, особенно старший, Володя, увлекались им. Нередко он, человек высокого роста, брал за руку маленького Володю и отправлялся с ним гулять по парку, импровизируя художественные рассказы, часто из средневековой истории. Возможно, что эти беседы так глубоко запали в душу нашего сына, что он, поступив в университет, стал специально заниматься прежде всего историею средних веков и историею вообще у проф. Гревса, Добиаш- Рождественской и Карсавина в Петербурге и у проф. Ф. Лота в Сорбонне, и потом перешел на историю средневековой философии у проф. Э. Жильсона.

С Александрою Михайловною Петрункевич мы были знакомы давно. Она была доцентом Высших Женских курсов по кафедре истории Западной Европы. Ею были написаны два исследования — о Маргарите Ангулемской и о Кола–ди- Риенци. Она была преподавательницею истории в гимназии Стоюниной и проявляла свою талантливость не только как учительница, но и как оратор, когда выступала с речами на различных торжествах. Если ко всему сказанному прибавить еще, что обитатели Константинова и мы с женою любили играть в теннис, понятно будет, что наше общение с ними летом было весьма оживленным.

Мы с детьми, нянею и Адель Ивановною делали большие прогулки, часто ходили за грибами, а Мария Николаевна и моя мать много читали вместе. Очень насмешило нас однажды саркастическое замечание наших мальчиков, Володи и Бори, по поводу этих чтений: «Бабушки не позволяют нам говорить дурных слов, а сами что читают? — «Идиот», «Бесы», «Мужики».

После обеда и после ужина я читал детям какое‑либо художественное произведение русской или иностранной литературы. По мере подрастания детей изменялся и выбор предметов чтения. Так, в 1913 г. мы уже читали «Давида Копперфильда».

Из Машука мы с женою совершили две поездки на Кавказ, — в 1911 г. по Военно–Сухумской дороге и в 1912 г. по Военно–Осетинской дороге. Первая из этих поездок была особенно замечательна. Сначала мы пожили в Кисловодске на даче Марии Павловны Ярошенко, вдовы известного художника, семья которого была издавна в дружеских отношениях с Мариею Николаевною. Отсюда мы совершили прекрасную поездку на Бермамут, гору, с которой любуются на Эльбрус при восходе солнца, а затем стали готовиться к поездке по Военно–Сухумской дороге.

Через Кавказский хребет есть три шоссе — Военно–Гру- зинекая дорога из Владикавказа в Тифлис, самая короткая и легко доступная, по ней в это время было уже организовано ежедневное автомобильное сообщение, Военно–Осетинская дорога из Владикавказа в Кутаие и, наконец, Военно–Сухумская дорога из Баталпашинека в Сухум, проложенная через высока! Клухорский перевал. Эта дорога наиболее живописная, но и наименее доступная: на высоте на протяжении нескольких десятков верст это была уже не дорога, а только шоссированная тропа; она освобождалась от снега лишь на короткое время летом и то иногда не вполне; пролегала она вблизи от дикой мало доступной Сванетии и на ней часто совершались грабежи и убийства.

М. П. Ярошенко понравилось мое увлечение мыслью совершить, несмотря на все трудности, поездку по этой дороге и она уговорила своего знакомого зажиточного казака X. быть нашим проводником. X. в молодости был проводником по Кавказу; теперь, став стариком и будучи человеком зажиточным, он жил на покое и только иногда отправлялся в горы с целью поохотиться. Согласившись провести нас по ту сторону перевала, он запряг в телегу пару своих лошадей и повез нашу компанию, состоявшую из трех лиц — моей жены, меня и присоединившейся к нам в Кисловодске женщины–врача Ольги Михайловны Чеботаревой. Ехать в повозке можно было только до Теберды: дальше начинался крутой подъем по тропе. В помощь русскому проводнику мы наняли в Теберде молодого татарина и отправились в путь, имея с собою пять верховых лошадей.

Часов в десять утра мы были уже на большой высоте. Тропа нередко была совсем узкая, с одной стороны которой — пропасть, а с другой подымалась отвесная скала. И я, и моя жена не могли бы идти по такой лестнице на стене небоскреба, но здесь обаяние суровой величественной природы было так велико, что мысль об опасности, о возможности головокружения и в голову не приходила.

Когда мы поднялись на высшую точку над Тебердою, оказалось, что перед нами дальнейший путь во многим местах завален снегом. Как раз когда мы подошли к такому снежному полю, нам встретилась группа купцов, шедших из Сухума и уже миновавших все опасные и трудные места. Из нее выделился молодой, стройный и красивый человек, он попросил нас, когда мы будем по ту сторону перевала в Це- бельде, отдать его родителям записку от него, извещающую, что он благополучно совершил переход. «Вас хорошо примут у моих родителей», сказал он. Это был сын турецкого армянина, как мы узнали потом, очень богатого человека, владельца мельниц и табачных плантаций.

На высоте нам предстояло пройти километров двадцать то немного поднимаясь, то спускаясь, пересекая иногда снежные поля на протяжении полукилометра и более. Они представляли собою немалую опасность, потому что в эту пору года под ними в некоторых местах мчались потоки воды. Часу в одиннадцатом мы подошли к месту, где надо было спускаться на протяжении метров ста или двухсот по обледенелым обломкам скал; для нас это не было трудно, но городские лошади скользили и упирались; проводники наши возились с ними часа два.

Небо стало заволакиваться облаками, поднялся ветер и после сильной жары на этой высоте стало очень холодно. Мы заметили, что лицо у нашего опытного старого проводника стало встревоженным. Оказалось, потом, что он боялся снежной бури; мы находились в расстоянии более, чем двадцати километров от ближайшего жилья; никакого убежища и никакого топлива среди голых скал не было. Наконец, лошадей удалось провести через трудное место и к часу дня мы сделали привал в небольшой высокогорной долине на зеленом холмике, находившемся посреди нея. Такое место отдыха было безопасно в случае горного обвала: на холмик камни не вскатились бы. Лошадей развьючили и пустили пастись, а сами мы легли и уснули.

Проснувшись, мы с Людмилой Владимировной решили пойти вперед по тропе, пока проводники соберут лошадей и навьючат их. Минуты через две после заворота тропы за скалу мы очутились совершенно одни в дикой пустынной природе, а еще через несколько минут внезапно налетело грозовое облако и пошел проливной дождь такой силы, что кругом нас по склонам горы полился сплошной поток воды.

Мы немного поднялись на склон горы и присели у громадного камня, защищавшего от катившихся с горы струй воды. Молнии сверкали на одном уровне с нами, так как мы находились в самом грозовом облаке; раскаты грома в горах были оглушительны. Людмила Владимировна шептала: «Мы не переживем этого дня; я сойду с ума». Я не испугался, потому что пришлось ее успокаивать. Но через несколько минут и я побледнел от ужаса. По склону горы покатилось несколько камней и комьев земли и пронеслись мимо камня, под защитою которого мы сидели. Эти камни и комья могли быть предвестниками большого обвала. Я схватил жену за руку и мы бросились на тропу, нашли в долине пригорок и стали на нем в расчете таким образом быть защищенными от обвала. Гроза скоро прошла, но наши проводники и Чеботарева все еще не показывались. Оказалось, что при первых ударах грома лошади испугались и разбежались; пришлось затратить немало времени, чтобы поймать их.

Все ручьи пересекавшие дорогу налились водою и бурно текли, затрудняя нам путь. Один из них оказался настолько широким, бурным и глубоким, что пришлось перебираться через него верхом. Это было нелегко, потому что течение было слишком быстрое, дно ручья состояло из круглых, скользких камней и лошади с трудом находили место, куда можно прочно поставить ногу. Сначала переправились на другую сторону русский проводник и дамы. Затем настала моя очередь.

Моя лошадь была навьючена двумя чемоданами и сидеть было на ней очень неловко, растопырив ноги над чемодана ми; к тому же в руках у меня была большая соломенная шляпа О. М. Чеботаревой. Сделав несколько шагов, лошадь испугалась и заупрямилась, проводник подтолкнул ее сзади; она споткнулась и упала. К счастью она не придавила меня, я высвободился из‑под нее, но меня понесло бурным потоком; я цеплялся рукою за камни, но они были скользкие и меня несло водою дальше; еще минута и я низвергнулся бы со скалы, но в это время проводник татарин подхватил меня и помог мне выбраться на берег. Курьезно, что в левой руке у меня оказалась шляпа Чеботаревой, которую я так и не выпустил, барахтаясь на дне под водою.