Воспоминания - Η. О. Лосский

Мало того, у них явилось нелепое подозрение, будто собрание, избравшее депутацию, было революционным комитетом, который, предвидя свержение власти, избрал временное правительство, и именно члены депутации были намечены для этой цели. Насколько эта ложная, ни с чем не сообразная мысль была укоренена, видно из «Воспоминаний» гр. В. Коковцева, который прямо так и говорит, что депутация состояла из лиц, назначенных быть членами временного правительства.

Отсюда ясно, что сановники, стоявшие во главе нашего правительства, были курьезно неосведомлены о составе и группировках нашего освободительного движения: самых мирных прогрессистов они ставили на одну доску с крайними революционерами. Депутация состояла именно из лиц, неспособных к революционному захвату власти, и многие из них, например проф. Кареев, вообще были непригодны к тому, чтобы стоять во главе правительства. Тем не менее члены депутации были через несколько дней арестованы, но вскоре их выпустили на свободу.

Настало 9–ое января. К полудню до нас стали доходить слухи, что демонстрация была разогнана не только нагайками казаков, но и силою огнестрельного оружия. Мы с женою вышли на Кабинетскую улицу, где находилась в то время гимназия. До нас доносились звуки выстрелов. Мысль, что в нескольких сотнях саженей от нас гибнут безоружные люди, вышедшие с крестом и иконами к царю, чтобы искать у него помощи в нужде, глубоко угнетала нас.

Весьма вероятно, что среди агитаторов, поднявших громадные толпы народа, были люди, надеявшиеся превратить мирную демонстрацию в попытку насильственного захвата Зимнего Дворца. Однако толпа, в которой было много стариков, женщин и детей, не представляла серьезной опасности для правительства, имевшего наготове надежные войска. И если в составе правительства были лица, решившие произвести кровопролитие с целью запугать народ и таким образом подавить революционное брожение в самом начале, то это было великое преступление. Расплатою за него через двенадцать лет была революция «без креста» и против креста, изображенная в стихотворении Блока «Двенадцать».

Гуляет ветер порхает снег.

Идут двенадцать человек.

Винтовок черные ремни.

Кругом — огни, огни, огни…

В зубах цигарка, примят картуз,

На спину б надо бубновый туз!

«Свобода, свобода.

Эя, эя, без креста!

Тра–та–та!

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнем‑ка пулей в святую Русь —…

Я идут без имени святого

Все двенадцать — вдаль.

Ко всему готовы,

Ничего не жаль…

Вечером, узнав, что в помещении Вольно–экономического общества происходит собрание членов различных союзов, я и Мария Николаевна отправились туда (жена моя ожидала появления второго нашего ребенка и потому не могла поехать). Большой зал и хоры были полны народу. Здесь были лица всевозможных левых течений, вплоть до крайних революционеров. Социал–демократ Н. Д. Соколов произносил горячую речь, призывая молодежь идти сейчас к одной из тюрем, чтобы выпустить из нее арестованных в эти дни лиц. Это предложение явным образом было рассчитано лишь на то, чтобы вызвать кровопролитное столкновение с войсками, стоявшими в городе всюду наготове, и таким образом углублять народное раздражение, усиливать беспорядок и революционное брожение.

Волнение и возбуждение собрания достигло крайних пределов, когда на хорах появился Горький в сопровождении сбрившего бороду Гапона и сказал несколько слов, содержания которых я не помню. Никаких серьезных решений наше беспорядочное и разношерстное собрание, конечно, принять не могло.

марта у нас родился сын Борис. Имея маленького ребенка на руках, мы принуждены были провести каникулы вблизи Петербурга и наняли дачу в Финляндии на берегу Сайменского канала в Раухаранта.

В это лето состоялся съезд Союза учителей низшей и средней школы. Он был устроен в Финляндии, потому что в этой провинции России общественная жизнь пользовалась сравнительно высокою степенью свободы. На нашей даче была большая широкая терраса с лестницею в сад из пятнадцати или более ступеней, где свободно могло расположиться двести человек. В хорошую погоду на этой террасе и лестнице можно было удобно устроить собрание и мы предложили распорядителям съезда воспользоваться ею. Никто из нашей семьи не был делегатом съезда; поэтому мы наблюдали его лишь издали. Двухлетний сын мой Владимир, выглянув в окошко и увидев на лестнице много народу, воскликнул: «Люди добрые, чего собрались?.. Кутутуция!» (конституция). Сатирический журнал „Pluvium» правого толка писал потом, что в семье приват–доцента Лосского «конституция» — первое слово, произносимое младенцами.

Из видных впоследствии деятелей революции на съезде были, помнится, социал–демократы М. Н. Покровский и приват–доцент Рожков. Социал–демократы настаивали на этом съезде на том, чтобы профессиональные союзы были аполитичны. Скрытый мотив этой борьбы против политики заключался в том, что они были в то время в меньшинстве в профессиональных союзах.

В августе правительство опубликовало проект конституции, выработанный Булыгиным. В нем были изложены основные положения об учреждении представительного собрания, имеющего только совещательный характер. Этот проект вызвал всеобщее и единодушное разочарование. Глубокое недовольство охватило все слои общества и революционное движение стало ускоренно развиваться. Начались стачки рабочих. Когда к ним присоединились железнодорожники, забастовка стала приобретать всеобщий характер; с часу на час приходили известия о присоединении к забастовке все новых и новых групп. Банковские служащие, студенты, учителя — кто только не принял участие в забастовке. Что- то грозное чуялось в воздухе.

Вечером 17 октября я отправился в биологическую лабораторию П. Ф. Лесгафта на собрание, кажется, Академического съезда. Во время дебатов о положении высших учебных заведений, уже часу в десятом, кто‑то привез известие о правительственном манифесте, возвещающем учреждение Государственной Думы, как законодательного учреждения.

Трудно описать волнение и радость, охватившие нас. Многолетние усилия либеральных кругов русского общества, добивавшихся политической свободы, как условия для мирного развития духовной и материальной культуры и форм общественности, были в основе удовлетворены. Являлась надежда, что и крайние революционеры вступят на путь легальной борьбы за осуществление своих идеалов.

Отправляясь домой, я нанял извозчика вместе с Тарле, так как мы жили недалеко друг от друга. Оживленно обсуждали мы открывающиеся перед Россиею перспективы дальнейшего развития. Дома я нашел жену мою и Марию Николаевну, получивших уже известие о манифенте, охваченными тем же радостным волнением, какое переживал и я.

На следующий день утром к нам пришел Д. Д. Гарднер, живший в Технологическом институте. Он рассказал, что улицы запружены народом и во многих местах устраиваются импровизированные сходки. На площади против Технологического института собралась большая толпа; на какое‑то возвышение стал Тарле и начал разъяснять значение манифеста; отряд войска стал разгонять толпу и офицер, командовавший им, ударил Тарле шашкою по голове. Слушая этот рассказ, я пришел в состояние крайнего возбуждения, которое закончилось сердечным припадком, чрезвычайно ускоренным сердцебиением и тягостным чувством близости смерти. С тех пор такие припадки стали повторяться у меня раз или два в месяц. Чаще всего они начинались ночью часа в три. Этот психоневроз мучил меня в течение двенадцати лет до наступления революции 1917 года. Сильное впечатление, произведенное на меня началом этой революции, и чувство ужаса перед нею, так как я понимал ее опасность для государства и общества, как будто излечил меня от моего психоневроза. Только лет через шесть, когда я был уже вне России, припадки эти возобновились. Как я излечился от них, расскажу в дальнейшем.

Началась пора, с одной стороны, нелепых вспышек революции вроде московского вооруженного восстания и, с другой стороны, жестокого подавления революции правительством. Начали возникать и организоваться политические партии. В Петербург приехал П. Н. Милюков и в квартире А. И. Каминки было устроено собрание, на которое было приглашено 20—30 лиц, в том числе и я. Милюков изложил программу конституционно–демократической партии. Когда она образовалась, я вступил в нее и был членом ее все время, пока все политические партии не были раздавлены боль- шевицкою революциею.

В партии к. — д. я принадлежал к левому крылу ее, которое сочувствовало глубокому изменению социально–экономических отношений, но не примыкало к социалистам, полагая, что постепенные социально–экономические реформы вернее приведут к социальной справедливости, чем интегральный социализм. После одной из речей Изгоева, говорившего о фанатической непримиримости социал–демократов и невозможности соглашений с ними, я стал внимательнее наблюдать психологию этой партии и испытывать отвращение к сектан- ской ограниченности ее мировоззрения и ее нетерпимости.