Роман с президентом - Вячеслав Костиков

Сегодня о знаменитом президентском зачесе заботится неразговорчивый, замкнутый человек, взятый на должность именно за это замечательное свойство, которое он оттачивал, щелкая ножницами над ухом Брежнева, Андропова, Черненко. Такого рода людей для президента подбирали либо А. В. Коржаков, либо М. И. Барсуков, что вполне нормально, учитывая императивы безопасности. Кстати, новая «Расческа» как-то поведал мне, что самым легким и доброжелательным клиентом был Юрий Андропов: умел, дескать, и пошутить, и оценить работу. С Борисом Николаевичем работать явно труднее, особенно в последнее время: стал угрюм.

При всем уважении к собственной прическе Борис Николаевич однажды всех ужасно напугал своим «непредсказуемым» видом. Случилось это, если не изменяет память, во время 8-го Съезда народных депутатов. Президент вышел на трибуну с совершенно неожиданной, полупролетарской-полухулиганской прической (когда-то нечто подобное у него было в Свердловске). Депутат Илюхин обвинил президента в том, что тот, дескать, вышел на трибуну в «непотребном виде», намекая на то, что Борис Николаевич «заложил за воротник». Я видел президента буквально за минуту до этого знаменитого «выхода» и, признаюсь, вначале тоже испугался и… по той же самой причине, что и бдительный Илюхин. На самом же деле все было обыденней и лишено всякого алкогольного подтекста. Хулительные речи депутатов на съезде довели президента до такой степени нервозности, что он был на грани эмоционального срыва. А. В. Коржаков, который как никто другой чувствовал «внутренний пульс» своего шефа, предложил ему ненадолго поехать на теннисный корт, чтобы расслабиться. Во время этой отлучки депутаты внесли проект еще одной поправки в Конституцию, резко сужающей полномочия президента. Нужно было немедленно дать ответный бой. Ельцин кинулся в душ, и вся его великолепная прическа была смыта. Увидев непривычного, «свердловского образца» Ельцина, зал застыл от ужаса и недоумения. Потом по рядам пробежал ропот. Эффект был совершенно неожиданным. Депутаты явно испугались. Им почудилось, что «такой Ельцин», как и Иван Грозный, может сделать с ними все.

Говоря шире, нужно отметить, что Ельцин вообще не любил искусственных движений, ловушек, капканов и в обыденной жизни, и в политике. Я не помню, чтобы он когда-либо ставил перед своими помощниками задачу расставить силки для противников. Он предпочитает жесткий, но честный поединок. Как заядлые дуэлянты и фаталисты — на пистолетах с двадцати шагов. Его излюбленный прием — выждать, иногда даже перетерпеть, смиряя гордость, а потом нанести сокрушающий прямой удар. Не знаю, отнести ли это к сильной или слабой стороне (в политике сентиментальность всегда убыточна), но Ельцин никогда не добивает сбитого с ног противника. М. С. Горбачев напрасно обижается на него. Насладившись победой, Ельцин теряет интерес к противнику и отходит в сторону.

Увы, такого рода политическое милосердие нередко приводит к беде. Положив на лопатки КПСС, он позволил ей встать на ноги, и сегодня она дышит ему в спину с опасно близкого расстояния. Нокаутировав Фронт национального спасения, он дал ему отдышаться. Не смог воспрепятствовать освобождению из тюрьмы членов ГКЧП и участников путча октября 1993 года. Одержав смертельно опасную для него схватку с Верховным Советом и съездом народных депутатов, он не предпринял решительных шагов для того, чтобы убрать с политической сцены своих заклятых врагов среди депутатов, и многие из них, воспользовавшись попустительством, оказались с мандатами членов Государственной думы.

Неоднократно высказывалось мнение, что вне схватки и без врагов Ельцин властвовать не способен и что он нарочно оставляет политических «подранков», чтобы поддерживать огонь конфронтации. Думаю, что эти предположения безосновательны. Ельцин с большим трудом выдавил из себя коммунистический опыт и, став президентом, нередко даже в ущерб здравому смыслу принципиально не хочет оставлять за спиной мертвых противников.

Весной 1993 года политическое противостояние в высших эшелонах власти достигло предела. Вопрос о том, кто кого, мог решиться в считанные дни. Об атмосфере тех дней можно судить по высказыванию одного из депутатов Верховного Совета: «Все решится в три дня: либо я поеду сажать гладиолусы, либо — борисов николаевичей».

В субботу, 20 марта 1993 года, президент выступил с телевизионным Обращением к народу. «Страна больше не может жить в обстановке постоянного кризиса… Фактически запушен маховик антиконституционного переворота… В этих условиях президент вынужден взять на себя ответственность за судьбу страны… Сегодня я подписал указ об особом порядке управления…»

Президент объявил о предстоящем референдуме.

Это означало конец съезду, Верховному Совету, а по политической сути — конец державшейся в стране с 1917 года «советской власти». В личном плане это был крах Р. Хасбулатова.

И хотя уже подписанный Указ Б. Ельцина «Об особом порядке управления до преодоления кризиса власти» был из тактических соображений временно заморожен (Ю. Батурин уже отвез его на телевидение для оглашения, но в последний момент по звонку от Бориса Николаевича его «отозвали»), суть дела от этого не менялась. Фактически указ вводил президентское правление. А. Руцкой, сделавший ставку на союз с Р. Хасбулатовым и уверовавший, судя по всему, в его победу, отказался завизировать этот указ, и это окончательно разорвало его отношения с президентом.

24 марта смягченный вариант Указа был официально выпущен пресс-службой президента под названием «О деятельности исполнительных органов до преодоления кризиса власти» (Указ № 379, датированный 20 марта).

Президент перешел рубикон. В этот раз ему удалось опередить оппозицию. У нее оставался только один, последний шанс — немедленно запустить процедуру импичмента и отрешить Ельцина от власти. В дело немедленно был введен послушный Хасбулатову председатель Конституционного суда В. Зорькин. В спешном порядке, поздно ночью, не имея на руках даже текста Обращения Ельцина, Конституционный суд объявил действия президента не соответствующими сразу девяти статьям Конституции. Это, в сущности, явилось юридическим обоснованием для запуска процедуры импичмента. Зорькин как бы составил проект обвинения Ельцину: нарушение Конституции, попытка государственного переворота. Оставалось оформить его юридически. С этой и только с этой целью в спешном порядке был созван внеочередной 9-й Съезд народных депутатов.

Вероятно, это был заранее просчитанный ход, ибо несколькими днями ранее при закрытии предыдущего, 8-го Съезда Р. Хасбулатов, обращаясь к депутатам, как бы невзначай обронил: «Не торопитесь разъезжаться, возможно, нам скоро придется собраться вновь». Съезд собрался почти мгновенно.

Депутаты настолько были уверены в победе над президентом, что им не терпелось начать расправу и с «коллективным Распутиным». После Бориса Николаевича «по шкале ненависти» у оппозиции на втором месте стоял М. Н. Полторанин, на третьем — А. В. Козырев. Пресс-секретарь занимал «почетное» четвертое место. 19 марта 1993 года большая группа народных депутатов из девятнадцати человек направила в Конституционный суд требование дать правовую оценку моему заявлению по итогам 8-го Съезда. «Заявление Костикова проникнуто откровенно антиконституционной направленностью», — говорилось в письме депутатов.

Я не скрывал и не скрываю, что действительно считал съезд атавизмом коммунистического режима и не жалел усилий, чтобы приблизить его конец. В заявлении по итогам 8-го Съезда, которое вызвало такой гнев, были действительно «крутые» фразы типа: «Съезд превратился в адскую машину для уничтожения гражданского мира… в мстительную коммунистическую инквизицию»…

Конечно же, речь шла только о политическом конце. Никогда мысль о физической расправе или применении оружия не витала в президентском окружении. Напротив, именно быстрое политическое разрешение кризиса, как представлялось, должно было бы положить предел разговорам об опасности гражданской войны, подготовке военизированных отрядов оппозиции на неких подмосковных базах, завозу оружия в Белый дом… Расстрел Белого дома не мог присниться в самых страшных снах…

В проекте постановления съезда по поводу моего заявления депутаты требовали от президента — «освободить от занимаемой должности пресс-секретаря Президента Российской Федерации В. В. Костикова за попытку дискредитации государственной власти», от Генерального прокурора «рассмотреть вопрос об уголовной ответственности пресс-секретаря за призыв к свержению конституционного строя…»

Перечитываю ныне свое заявление. Конечно, в нем есть доля политической вульгарности. Но в то время в политических кругах это было почти нормой. Ни Р. Хасбулатов, ни А. Руцкой не стеснялись в выражениях, когда оскорбляли Ельцина или Черномырдина. Словесная драка была лишь отражением жесткого политического противостояния. Сегодня такой стиль, к счастью, не нужен. И это одно из косвенных свидетельств того, что российская политика постепенно приходит в норму.