Роман с президентом - Вячеслав Костиков

Костиков Вячеслав

Роман с президентом

Записки пресс-секретаря

Глава 1

ПРОЩАНИЕ. ПОДАРОК КОРЖАКОВА

С того дня, как к вечеру 7 ноября мне неожиданно позвонил президент и каким-то непривычным, отстраненным голосом, точно бы я вдруг стал чужим, сказал: «Вячеслав Васильевич, как бы вы посмотрели на то, чтобы поработать за границей?», прошло больше полугода, прежде чем я выехал в Италию. Тогда я ответил: «Борис Николаевич, вопрос достаточно сложный, чтобы его решать в два слова и по телефону…» — «Хорошо, я назначу вам время для встречи». На следующий день первый помощник президента В. В. Илюшин сказал, что встреча назначена на пятницу на 12. 00. Я решил, что это мой последний разговор с Борисом Николаевичем.

Однако прощание с президентом оказалось долгим и сложным. Думаю, не только для меня. На фотографии, которую президент подарил мне в день прощания, — простая, лапидарная, как и все, что выходит из-под руки Ельцина, надпись: «Вячеслав Васильевич, спасибо за все!» За этим коротким посвящением стоит многое. И это многое лежит и у меня на сердце и, думаю, на сердце у президента.

Уходить, с психологической точки зрения, было нелегко. После работы рядом с президентом любое передвижение, даже если оно обставлено как «повышение», воспринимается как форма наказания. Раньше «опалы» носили трагический характер; люди, даже самого крупного калибра, уходили в небытие. Сегодня, к счастью, положение изменилось. Политики, если они не дискредитировали себя злоупотреблениями, остаются в общественной жизни.

И тем не менее «перерезание пуповины» всегда болезненно. К большой политике, к лабиринтам кремлевских коридоров, к ощущению, что ты работаешь «на самом верху», привыкаешь, как к наркотику. И не раз и не два в голову приходила мысль поговорить с президентом, может быть, даже покаяться. Ельцин, чувствовавший себя среди своей команды чем-то вроде отца большого семейства, по-семейному даже любил, когда у него просили прощения, чаще всего по какому-нибудь пустяковому поводу за бюрократическую оплошность. Когда я только пришел в группу помощников, президента, многоопытный и хитроумный заведующий канцелярией Валерий Семенченко наставлял меня именно в этом ключе: попросить «у папы» прощения. Но для того чтобы просить прощения, нужно чувствовать хоть какую-то вину. Причина же моего ухода из Кремля (об этом будет рассказано позднее) заключалась не в проступке, а в поступке. За него, поскольку он носил политический характер, безусловно можно было отправить в отставку, но уж никак не оценивать в категориях мелкой погрешности. Унижаться самому и унижать президента не хотелось. Тем более что президент, будучи человеком проницательным, прекрасно знал истинную цену мелкому лукавству. Борис Николаевич сказал свое слово. Я в ответ сказал свое. Процедура отставки была запущена.

Через несколько дней состоялся разговор уже не по телефону, а с глазу на глаз в кабинете президента. О причине отставки президент не обмолвился ни словом. Я тем более. В сущности, говорили уже о прошлом. О том, что вместе пережито, особенно в октябре 1993 года. «У меня к вам нет никаких претензий. Я доволен вашей работой», — счел необходимым уточнить президент. Таким образом, формальная причина моего удаления не была сформулирована. В этом не было необходимости, поскольку и Борис Николаевич, и я знали, что послужило причиной, но в тот момент о ней решено было не говорить. Президент, правда, как-то обмолвился в присутствии тогдашнего министра иностранных дел А. В. Козырева, что мне полезно набраться дипломатического опыта. Но то была фраза для «внешнего круга».

Нужно сказать, что во время этой, как мне тогда казалось, последней встречи (потом были и другие) я был растроган почти до слез. Думалось о том, что я никогда, наверное, уже не увижу этого человека, с которым так неожиданно меня связала судьба. При всем том, что у меня были и горькие минуты общения с ним, о которых мне неприятно вспоминать, я, в сущности, привязался к нему. Три года, которые я провел вместе с президентом, были годами чрезвычайного напряжения сил и накала эмоций. Было чувство общей опасности. Это взламывает формальные барьеры отношений. К тому же я очень многим обязан этому человеку. Прежде всего тем, что получил представление о том, что такое масштаб государственной политики и масштаб личности. Жизни была придана, если можно так сказать, та высокая нота, которая делает существование исторически осмысленным. Опыт человека и писателя привел меня к довольно грустному заключению, что по-настоящему умных, глубоких и сильных людей не так уж и много. Талант, в том числе и политический, явление редкое. Поэтому поработать с таким человеком, как Ельцин, — это подарок судьбы.

Вспоминаю, как были удивлены мои друзья, когда узнали о моем назначении. Многие отговаривали: «Зачем тебе это? Был свободным человеком, писал на даче статьи, романы, прилично зарабатывал. А теперь стал чиновником». Я оправдывался, как мог. Говорил о том, что иду работать не из карьерных соображений, а по «демократическому убеждению». Друзья верили и не верили. «По крайней мере, напишешь потом книгу», — говорили они.

Конечно, мысль о книге присутствовала всегда. Писатель во мне родился раньше политика и, надеюсь, его переживет. Ко времени моего прихода в Кремль было уже опубликовано несколько романов. Так что в новом повороте судьбы я вольно или невольно видел и «сюжет для небольшого рассказа». Все эти три года за спиной пресс-секретаря всегда стоял писатель, иногда даже забегая вперед. Это обстоятельство, кстати, оказалось, с моей точки зрения, достаточно полезным и плодотворным. Я так и не стал чиновником. А восприятие себя как писателя давало и большую независимость суждений, и некую отстраненность взгляда на то, что происходит с тобой и вокруг тебя. Всегда присутствовала некая самоирония, не дававшая увлечься бюрократическими играми. Пресс-секретарь совершал все необходимые ему по должности действия и поступки; писатель, как скупой, копил детали и наблюдения, которые, может быть, и будут самыми интересными в этой книге.

Я, кстати, никогда и не скрывал, что буду писать о работе в Кремле, в том числе и от президента. Помню, на презентации книги «Записки президента» я сказал Борису Николаевичу полушутя-полусерьезно: «Теперь моя очередь». «Вам еще рано», — был ответ. Был разговор об этом и во время нашей последней встречи. Я не хотел скрывать своих намерений и вызывать этим ненужные подозрения. О будущей книге я говорил друзьям, говорил кое-кому из близких людей в Кремле. Иллюзий по поводу того, что эти разговоры неизвестны Службе безопасности президента, у меня не было. Все мои телефоны прослушивались. Уверен, что не только телефоны. Один из знакомых мне членов Президентского совета научил меня нехитрому приему, как это проверять при помощи некоего набора цифр. Когда их набираешь, то в трубке раздается характерное попискивание — признак того, что аппарат на прослушивании. Как-то во время дружеского застолья я сказал: Михаилу Барсукову: «Ну что вы меня слушаете, мне нечего скрывать». Михаил Иванович улыбнулся свойственной ему таинственной улыбкой Джоконды и похлопал меня по плечу, так ничего и не сказав. Не подтвердил, но и не стал отрицать, зная, что я все равно не поверю. Пишу об этом, кстати, без всякой претензии и совсем не для того, чтобы кого-то обвинять. У каждого своя работа. На то Служба безопасности и существует, чтобы бдить. Насколько тонко и незаметно это делается — уже вопрос профессионализма. В любом случае все помощники президента исходили из представления, что нас слушают, и, если нам нужно было сказать друг другу нечто, не предназначенное для «больших ушей» Кремля, мы просто при разговоре обменивались записочками, которые потом уничтожали. Иногда в веселую минуту, когда мы собирались за праздничным столом в узком кругу людей, которые безусловно доверяли друг другу, мы позволяли себе устраивать забавные мистификации.

Чаще всего это происходило в одном из особняков на Воробьевском шоссе. Как правило, там собиралась «рабочая группа» по подготовке какого-либо важного документа, например, ежегодного послания президента. В конце рабочего дня мы вознаграждали себя небольшим застольем. После нескольких рюмок водки человек становится откровеннее и разговорчивее. Да и, попросту говоря, надоедало все время держать себя за язык. Тогда мы придумывали для себя «мифические» имена. Кто-то из нас становился начальником охраны президента Коржаковым, кто-то тогдашним комендантом Кремля Барсуковым, другой — Борисом Николаевичем, еще кто-то Старовойтовым (начальником ФАПСИ — Федерального агентства правительственной связи и информации), Баранниковым или Ериным, возглавлявшими в те времена соответственно Федеральную службу безопасности и Министерство внутренних дел. От их имени произносились забавные тосты, давались шутливые оценки, выносились политические суждения. Хохот при этом стоял неимоверный. Можно себе представить, как путались сотрудники, которым потом приходилось расшифровывать запись такого застолья.