Сумерки свободы - Вячеслав Васильевич Костиков

Вячеслав Костиков

Сумерки свободы

Вячеслав Костиков

Публицистика Вячеслава Костикова стала заметным явлением общественной жизни страны на сложном этапе перестройки. Его статьи и эссе в «Огоньке», «Известиях», «Литературной газете» дали возможность читателям многое узнать из «белых пятен» советской истории.

Костиков Вячеслав Васильевич родился в Москве в 1940 году. Окончил факультет журналистики Московского университета. Многие годы работал за границей, главным образом во Франции в ЮНЕСКО. Автор повестей и романов «Наследник», «Мосты на левый берег», «Мистраль», «Вернисаж». Его последняя книга «Не будем проклинать изгнанье», вышедшая в 1990 году в издательстве «Международные отношения», — честный и волнующий рассказ о путях и судьбах русской эмиграции.

В этой подборке публикуется часть его статей, написанных специально для «Огонька» в 1990 году.

САПОГИ ИЗ ШАГРЕНЕВОЙ КОЖИ

Мемуаристы интимного склада вспоминают, что Александр III, имевший, как и большинство русских деспотов, пристрастие к сапогам, заказывая себе обувку у придворного сапожника, обыкновенно просил, чтобы голенища были несколько просторней, чем того требовала нога. Не потому, что император имел тайное пристрастие к свободе, хотя бы даже и для собственной ноги. Боже упаси: в российских анналах Александр III прославился как один из самых грубых и тупых деспотов. По словам генерала П. А. Черевина, начальника личной охраны царя, сапоги заказывались с таким расчетом, чтобы в них входила плоская фляжка коньяку. Таким образом царь, побаивавшийся своей норовистой супруги, пытался обмануть ее бдительность.

«…Царица подле нас, мы сидим смирненько, играем как паиньки, — вспоминал генерал-собутыльник. — Отошла она подальше — мы переглянемся — раз, два, три! — вытащим фляжки, пососем и опять как ни в чем не бывало… И называлось это у нас „голь на выдумки хитра“». Таковы были «невинные» забавы русского двора…

Мы, впрочем, привели этот эпизодец вовсе не для того, чтобы позабавить читателей. За мелкой деталью, за нюансом истории нередко стоит куда более глубинный смысл, чем может показаться при беглом взгляде. Дело, разумеется, не в ширине голенищ, а в том, что любовь российских самодержцев к сапогам отражала определенный психологический уклад не только властелинов, но и самой власти. Склонность таких свирепых российских монархов, как Павел, Николай I, Александр III, к фрунту, плац-параду, шпицрутенам была лишь внешним отражением той пруссаческой цивилизации, «цивилизации сапог», которую они олицетворяли. За склонностью Александра III к голенищам проглядывала политическая реакция с ее непременными атрибутами — порками, застенками, казнями.

Пристрастие Сталина, Троцкого и их ближайшего окружения к сапогам тоже не случайно — оно выявляло тягу к определенному идеалу общественного устройства — не к гражданскому обществу, к которому мы теперь стремимся, а к обществу, построенному по военному регламенту. За сталинскими сапогами, за сапожником Кагановичем, за «шаркающей кавалерийской походкой» приближенных военачальников вставали траншеи и рвы, в которые сваливали оказавшихся непригодными к цивилизации «военного коммунизма» гражданских лиц, людей в штиблетах, в лаптях, в ботинках — тех, для кого профессией был свободный труд, а не казарма.

Не будем тревожить зловещих теней. Пробуждающаяся ото сна русская гражданская правда найдет и уже находит для творцов «военного коммунизма» положенное им место в нише русского исторического колумбария. Вдумчивый читатель, конечно же, уже смекнул, что наскучившая ему публицистическая «Сталиниана» была вынужденной, но необходимой мерой исторической ассенизации. Теперь, когда демистификация Сталина стала свершившимся фактом, можно признать, что в журнальной антисталинской гонке были и крутые виражи, и превышение скорости, и потеря равновесия. Но все эти неизбежные в полемике передержки имели свои причины и свои стартовые данные: иные — от переполнявшего душу гнева и боли, иные — от долго сдерживаемых обид и оскорблений, третьи — от недостатка знаний, от искривленности нашего исторического зеркала. Часть «ошибок» была, в сущности, навязана публицистике недостатком гласности, цензурными ограничениями: уже позволено было критиковать Сталина и его окружение, но по-прежнему ставилось «вето» на попытки углубленного, причинного анализа. Критика Сталина на определенном этапе вызревания гласности была своего рода «эвфемизмом» более серьезной, концептуальной критики. Хотелось бы, чтобы вынужденный этот маневр был понят теми из наших читателей, которые гневались на нас и слали сердитые письма. Умный читатель! Вспомним же вместе с Горацием:

«Надо сегодня сказать лишь то,

что уместно сегодня.

Прочее все отложить,

и сказать в подходящее время».

Библейские мудрецы предупреждали, что «будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням». Время социальных мифов и утопий длилось почти семьдесят лет. Мифологическое время и сознание еще не изжиты. Мы делаем лишь первые шаги в сторону реального времени. Демистификация отдельных личностей иконописного чина позволяет нам наконец примерить «венец правды». Воистину приблизилось время, когда рядом с заслуженным трудом Н. Куна «Легенды и мифы Древней Греции» на книжную полку можно будет поставить мифы «Краткого курса» и пуститься в увлекательную «одиссею» исторической правды. Попробуем же прикоснуться к первым ее страницам.

Еще раз о «непорочном зачатии»

У Н. А. Бердяева в «Философии неравенства» есть странная, беспокоящая мысль. Он говорит о том, что «все революции кончались реакциями. Это неотвратимо, — пишет он. — И чем неистовей и яростней бывали революции, тем сильнее бывали реакции». Многие годы спустя, основываясь на собственном опыте и опыте советской истории, А. Солженицын дополнит: революция была не продолжением, а смертельным изломом хребта, который едва не кончился полной национальной гибелью.

В чем же причина трагического разрыва между светлым ожиданием революции и теми поистине горькими плодами, которые она принесла народу? Причина, на наш взгляд, в «первородном грехе» революции: в том, что свободу и демократию она добывает отрицанием свободы и демократии. Для своего успеха революция требует «непорочного зачатия». Наша же революция, вышедшая из войны, зачиналась в крови и насилии. В этом ее трагедия. Вот почему сейчас, на пороге XXI века, России в сфере демократии приходится начинать сначала. Вот почему нам нужно усвоить урок «октябрьского зачатия», неудавшуюся попытку соединения революции и демократии.

Учредительное собрание 1918 года у нас так долго было принято шельмовать, что само это словосочетание в восприятии людей превратилось в нечто бранное, почти нецензурное.

А между тем кадровые русские рабочие той поры имели вполне одобрительный взгляд на Учредительное собрание. И об этом полезно напомнить.

Выборы в Учредительное собрание были первыми свободными парламентскими выборами в России. Идею Учредительного собрания горячо поддерживали до революции все демократические силы, в том числе и большевики,