Корабли уходят к планетам - Юрий Маркович Зарецкий

получены важные опытные данные о работе конструкций и бортовых систем. Результаты измерений обрабатываются».

Да, внимательный читатель мог вполне понять, что в Советском Союзе создана лунная станция нового поколения. Действительно, «Луна-15» стала предшественницей знаменитой шестнадцатой.

Ох, если бы не та злополучная лунная гора…

Когда готовилось сообщение ТАСС, еще не знали причину внезапного прекращения работы станции.

Анализ был долгим, скрупулезным. Далеко не розами усыпан путь наших аппаратов. Если бы не та гора…

Мы привезли лунный грунт только через год.

* * *

Конечно, этот год никто не сидел сложа руки. Селенологи с баллистиками прокладывали перспективные трассы. Совершенствовалась ракета-носитель. Да и наши конструкторы и схемники вводили ряд новшеств: полет первой станции третьего поколения, естественно, дал много пищи для размышления, и не все, понятно, удовлетворило разработчиков.

Этот год сильно разредил ряды «лунных» испытателей. Одних направили на венерианские аппараты, другие готовились принимать марсианские аппараты. Оказались и такие, правда, немногие, которые, уверовав в прогноз старика Доронина, попросились на другую тематику.

Кто без колебаний оставался верным лунным машинам до конца — так это Николай Князев.

Впервые я увидел его на заснеженной, продуваемой насквозь степными ветрами стартовой площадке. Плотный, коренастый человек — в унтах, меховой куртке и меховых штанах, весь какой-то упругий, этакий сгусток энергии, с решительным, сосредоточенным, суровым лицом и жесткими карими глазами, он уверенно руководил подготовкой машины к пуску. От его уверенных действий возникало ощущение его постоянного целесообразного, нужного всем присутствия. И когда получались заминки и кому-либо требовалась помощь, оказавшийся тут же рядом — его никогда не надо было звать, просить, тем более разыскивать — Князев на месте уже принимал меры.

За много лет близкой, совместной работы я узнал его хорошо. Видел в различных ситуациях, видел расстроенным и усталым, но никогда — опустившим руки.

* * *

Станция вздрогнула, на мгновенье замерла, как спринтер перед поднятым пистолетом, и… ринулась вниз. Она пронеслась над Морем Спокойствия, мелькнула над горной грядой и вышла на простор Моря Изобилия.

Все ближе и ближе лунные кратеры. Большие и малые, и совсем маленькие. Сработал высотомер… Отработал «допплер»… Теперь все зависит от системы управления.

От системы…

Для меня система — это человек. Не какой-то незнакомый, абстрактный человек, а свой, давно знакомый, давно полюбившийся. И хотя прекрасно понимаю, сколь субъективно это чувство, и хотя превосходно знаю, как много людей создавало, пестовало эту систему, и вклад того человека, быть может, не больше, чем у других (хотя, существуют ли весы, способные его измерить?), для меня именно он — олицетворение той системы. И когда станция очень плавно, очень мягко, опустилась на поверхность Луны и, чуть качнувшись, замерла, я воскликнул: «Молодец, Рубцов!»

Когда же бур стал яростно вгрызаться в лунную твердь, вдруг будто в темени ночи увидел Ионова, поднимающего пулеметчиков в свою последнюю атаку.

Но вот полегчало и буру, и людям. И неожиданно резко и мощно ворвалась песня не дожившего до этих дней Аркадия Островского. С потрясающей страстью звучал голос певца:

Отломи кусочек крайний

Самой грустной из планет.

Подари мне лунный камень.

Подари мне лунный свет.

В тот момент мне казалось, что певец обращается к нашей умнице и любимице шестнадцатой «Луне»: «Подари мне лунный камень…»

Станция взлетела над Селеной, прощально качнула круглыми баками и помчалась к родной Земле. Скоро стало ясно: станция — в объятиях земного притяжения, уверенно идет в заданный район — раздольную, ровную, как стадион, казахстанскую степь. «Ну что, Юрий Владимирович? Эврика!» Шарик ворвался в небо Земли. Раскаленная плазма поглотила его. Сигнала в эти секунды нет. Цифры электронных табло, обычно ужасно быстро и бесстрастно отсчитывающие время, будто замерли. И я мысленно говорил Саше Дяблову: «Скажи что-нибудь, скажи поскорей. Только не молчи». И когда шарик «заговорил» и вертолетчики доложили, что сопровождают объект и сигнал мощный и устойчивый, облегченно вздохнул: «Все!»

В день возвращения нашего лунника я написал о тех минутах так: «Когда „Луна-16“ отлично трудилась на поверхности, когда она, как верная птица, полетела назад к своему дому, я подумал, что она послушна не только сухому и четкому коду радиокоманд, а еще особым сигналам, идущим из души ее создателей. Я думал о своих друзьях, которые вложили в нее столько сил, столько сердца, которые страстно желали ей счастливого пути, — и она ответила добром».

Так что, спрашиваете, самое важное в этой машине? Самое важное это — «душа» и труд ее создателей.

* * *

Пошли дни, полные радости. Наше письмо ЦК и Советскому правительству… Приветствие от руководителей партии и правительства… Митинг на заводе. Говорили много хороших слов от души. Георгий Николаевич отвечал на вопросы корреспондентов с нескрываемым удовольствием.

— Опять — «наибольшие трудности»? А в нашем деле ничего легкого нет. Все трудно. Но некоторые вещи дались особенно тяжело. В первую очередь это, конечно, механизмы, которые работали на Луне. Вот в таких диапазонах — от минус 150 до плюс 150 — предстояло провести испытание всех механизмов, которые должны работать с высокой точностью. Например, манипулятор должен автоматически провести укладку грунта и полную герметизацию капсулы. Для этого ему нужно работать в автоматическом режиме с ошибками, не превышающими малые доли миллиметра. При таком разбросе температур это не простая задача. А к этому надо добавить, что работать автомат должен в глубоком вакууме, в котором подвижные части могут намертво срастись.

— Как были организованы наземные испытания? Один из наших конструкторов сказал: «По принципу технического издевательства над машиной».

Шутки шутками, но мы действительно старались создать максимально тяжелые условия испытаний. Одних только спускаемых аппаратов изготовили несколько штук. Их раскручивали на центрифуге с огромными перегрузками, безжалостно трясли на вибростенде; сбрасывали с самолетов на больших и малых высотах — на море, в лес, горы, поля, кустарники, пустыню; обжигали на плазменных установках. Конечно, не все испытания спускаемый аппарат выдерживал сразу. Не вынес он, например, вначале «плазменную атаку». Чтобы выдержать напор «плазменного резака», теплоизоляционную шубу в идеале надо было бы сделать вообще без швов. Но, увы, это невозможно: во-первых, необходима отделяемая крышка парашютного отсека, которая должна отстрелиться и выпустить парашют. Кроме того, имеется отверстие, через которое закладывается грунт. Оно потом герметично закрывается крышкой, однако шероховатость, конечно, определенная остается, и она опасна. Но, как говорится, на все можно «найти управу», если потрудиться.

— Были во время полета «острые ситуации»?

«Острые»… они бывают в каждом полете любого нового аппарата. Всегда сердце испытателя учащенно бьется, когда