В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Свои, Тимка, свои, ошибка вышла.
Пес вернулся. Казалось, он тоже улыбается. Прапорщик потянул из футляра заранее припасенный баян. Тимка радостно взвизгнул, вспрыгнул на лавочку, стал на задние лапы, поджав передние к груди. Полилась протяжная мелодия, и Тимка запел. Запрокидывая голову, прижмуривая глаза, он завывал то хрипловатым баском, то переливчатым дискантом, переходил на баритон, протяжно взлаивал и снова пел. Баян умолк, умолк и Тимка.
— Вася, включи-ка механическую. — Прапорщик кивнул на портативный магнитофон. Один из механиков нажал кнопку, рванул какой-то шлягер, Тимка спрыгнул с лавочки. Став на задние лапы, он скакал, приплясывая, вокруг бассейна, изгибался, скалился, размахивал передними лапами, сопровождая танец неистовым визгом, лаем и хрюканьем. Солдаты и сержанты хохотали, хватаясь за животы, Лопатин утирал слезы смеха.
— Ты, Бугров, не вздумай показать его заезжим артистам, ей-богу, украдут.
— Не украдут, мой Тимка — зубастый парень, — ответил прапорщик, угощая «артиста» сахаром. — Но это еще что! Мы с ним целую программу готовим, сегодня лишь первая проба на публике, скоро и на сцену выйдем.
Лопатин оборотился к вежливо улыбающемуся Карпухину. На публике тот постоянно пикировался с острословом прапорщиком, развлекая звено, оба были ревнивы к успехам друг друга у зрителей.
— Ну, Степан Алексеевич, теперь тебе, чтобы переплюнуть Бугрова, надо выдрессировать дикого козла или, в крайнем случае, шакала.
Карпухин лениво махнул рукой, взял баян.
— Вы лучше оцените песню, какую мы тут сочинили в честь некоторых задумчивых авиаторов. — Он покосился на командира третьего экипажа, который недавно, вылетая по тревоге, схватил планшет соседа и чуть не заблудился в незнакомых горах.
Жил-был один отважный задумчивый пилот, И вздумал он однажды отправиться в полет... Отважен и задумчив, взлетая по росе, Он не заметил кучи на взлетной полосе...Летчики и механики, сдерживая смех, поглядывали на Третьего. Смуглые от загара щеки парня покраснели.
Скользил и кувыркался он долго по росе, А впрочем, оторвался на левом колесе. И мчался он по туче — а может, по шоссе? — Отважен и задумчив, на левом колесе. Вдали вставала круча, а попросту — гора. Она уже не круча, а попросту — дыра. Умерьте, ах, умерьте бессовестный мандраж — Проверьте и поверьте: не выдал фюзеляж.Кто-то, не выдержав, хохотнул, Третий побагровел и насупился, Карпухин, напевая, сохранял невозмутимый вид.
В лучах зари неверных, как радуга-мечта, Ему явилась ферма железного моста. А ну, попробуй с ходу поймать его за хвост! Не проще ли народу построить новый мост? Но тут настала темень и грянула гроза В задумчивое темя, в отважные глаза...В курилку влетел посыльный:
— Товарищ капитан, вас срочно к телефону!
Лопатин встал:
— Ну вот, кажется, наш выходной и закончился.
Было приказано выделить экипаж для доставки срочного груза. Лопатин решил лететь сам: маршрут предстоял сложный.
Потом, когда ползли к перевалу, Лопатин физически ощущал непривычную тяжесть машины — и в натужном, словно спрессованном, гуле винтов, и в нервной дрожи корпуса, и в пугливом мерцании индикаторов на приборном щитке. Груз везли обычный — водяные насосы, бочки горючего, книги для школы, ящики с инвентарем для оросителей. Но когда от афганских товарищей узнали, что в ауле есть больные, командир распорядился взять врача. Лопатин даже охнул, увидев шестипудового гиганта с громадной сумкой, набитой инструментом и лекарствами. А тот, насвистывая, ловко втиснулся в десантную кабину, включился в бортовую связь и доложил командиру, что чувствует себя превосходно и готов к полету.
Нарастала крутизна гор. Исчезли зеленые прямоугольники полей на горных террасах, промелькнули разреженные заросли орешника, ясеня, горного вереска и арчи на каменистых откосах, темные змейки сползающей гальки возникли в развалах спадающих гребней, вставал голый, в осыпях спинной хребет отрога. Тревога постучалась в душу Лопатина, он до боли в глазах стал всматриваться в каждый распадок, ухитряясь одновременно следить за приборами машины. Интуиция не обманула. Вблизи самого перевала, когда вертолет, свинцовый в разреженном воздухе, брал последний гребень с белыми жилками снега в коричневых морщинах мелких распадков, Карпухин отрывисто крикнул:
— Справа в камнях — засада!
Лопатин чуть накренил машину, сухим, трескучим горохом осыпало правый борт. Сбоку, на срезанной плите рыжего песчаника, среди беспорядочно разбросанных камней, вспышки выстрелов и грязные чалмы басмачей. «Родимый, не выдай!»
Вертолет послушно вздыбился в ливне свинца, отщелкивая броней искры пуль, перевалил гребень, сразу повиснув над бездонно-сизой падью. Успокоительно пели винты, и Лопатину захотелось погладить машину. Карпухин невозмутимо горбился впереди, а как там, в десантной?
— Жив, доктор?
— Доктора умирают последними, — рокотнул в наушниках нервный бас. — Вы не меня, вы себя берегите. А то я и живой без вас — мешок среди ящиков. Однако знали бы эти сволочи, в кого стреляют!
— Знают, доктор. Тот, кто послал их и заплатил за патроны, знает...
Больше полугода летает Лопатин в афганских горах на машине, созданной для боя, но не горелым порохом пахнет его вертолет. Где это видано, чтобы пушка или танк пахли хлебом, а из его «летающего танка» хлебный аромат не могут выветрить горные сквозняки, его не заглушают тяжелые запахи горючего, резины и нагретых металлов. Сладостный запах далеких милых полей поселился в его кабине с самой зимы, когда с провинциальным агитатором и юным проводником Азисом летали из кишлака в кишлак, выясняя, сколько нужно людям хлеба и как его лучше доставлять. И сколько было потом полетов с мешками муки на борту — в незнакомых ущельях, в туманах и моросящих дождях, над змееподобными руслами рек, где винты проносятся в страшной близи от скал, с которых грозит очередь или выстрел из гранатомета в упор; над ледяными зимними перевалами и раскаленными песками. Легких полетов не было, но Лопатин не жалеет. Потому что видел лица людей, которым привозил хлеб. Тех самых людей, что должны были, по мнению контрреволюционеров, или восстать против народной власти, стать ударной силой контрреволюции, или быть обреченными на голодную смерть. Советских солдат афганцы встречали, как братьев... Подлые выстрелы гремели по вертолету Лопатина не раз. Они будут, конечно, греметь еще. Но это не народ стреляет — это злейшие враги его стреляют. Лицо народа Лопатин уже знал. Через несколько минут он снова увидит лица настоящих афганцев.
Однако предупредить бы их о появлении банды.
Лопатин попытался выйти на связь со своими, но вставшие позади горы сглотнули его позывной.
— Вижу селение! — предупредил Карпухин.
Машина, уставшая от высоты и тяжелого груза, облегченно дышала мотором, погружаясь в
