В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кара-хан тоже приглядывал подходящее укрытие для привала, гоня гнетущие мысли, но и бездумье рождало высокий, чистый голос, славящий праведников, что умирают без страха за свободу и счастье людей, — словно пели насквозь прокаленные горы, и некуда было деваться от их великого голоса.
Залп с ближнего гребня железным смерчем опрокинул и смешал передних всадников, крики ужаса и боли вознеслись к жестокому небу, уцелевшие начали поворачивать, и второй залп роем свинцовых ос ужалил их спины, закрывшие главаря. Кара-хан уже мчался во весь опор, припадая к самой гриве коня, не оборачиваясь, жестоко настегивая своего неутомимого и резвого киргиза, слыша только хлесткие винтовочные промахи — словно десяток табунщиков непрерывно стегал ему вслед бичами длиной в целую версту, с ужасом ощущая, что раскаленный воздух становится ледяным — это в лицо задышала смерть...
Стрелкам, наверное, легче было попасть в лошадь, чем во всадника, но бедные жители здешних гор слишком жалели лошадей. Это не были солдаты — в момент первого залпа Кара-хан успел заметить лохматые бараньи шапки над гребнем. Только обогнув выступ горы, Кара-хан наконец оборотился. За ним скакали двое, первым — Сулейман Одноглазый. Кони с пустыми седлами отстали, их теперь ловят враги, и надо ожидать погони.
Кара-хан резко повернул с тропы по вылизанному ветрами распадку, вверх, туда, где темнели пятна то ли высокогорной арчи, то ли ясеня.
Что с ним? Почему промолчало звериное чувство опасности, которое не раз выручало прежде? Почему поверил фальшивому безлюдью здешних гор? Зной расплавил мозг или привычную настороженность заглушило неотвязное пение проклятого муллы?..
Теперь в ушах — только сухой в раскаленном воздухе треск винтовок и жуткие крики умирающих, в памяти — их безумные, искаженные страхом лица и те же лица в сумрачных усмешках, когда он говорил им о будущих памятниках на могилах «муджахедов»... Кто их запомнит, могилы эти? Да и похоронят ли их ожесточенные, не знающие сентиментальностей горцы или, сняв оружие, оставят валяться в безлюдной высокогорной пустыне — падалью для стервятников и шакалов? Ведь это случайность, что он, Кара-хан, сейчас не валяется там вместе с ними. Пощадит ли судьба его еще раз?
Он вдруг понял самое страшное из того, что произошло сегодня и что уже было однажды: в него стреляли не солдаты революционных войск, стреляли жители гор, обыкновенные крестьяне. Рабы без страха подняли руку на господина, робкие бараны бросились на волка! Вот почему промолчало чувство опасности: зная, что поблизости войск и царандоя нет, он просто не брал в расчет местных горцев, оттого даже дозора вперед не выслал. Красноглазый выдал ему крамольного муллу — это он считал естественным. Но чтобы на него самого жители аулов устроили охоту!
...Вот тогда и стали являться Кара-хану в чаду горного зноя и смертельной усталости грозные лица убитых. Неужто все-таки кровная месть? Тогда, пожалуй, не стоит отсылать этих мертвецов к шайтану. В краю, где кровная месть — такой же закон, как утренний и вечерний намаз, богини мщения — свирепые фурии — не миф и не бред... Но ведь сам он при свидетелях не убивает. Или вся кровь, пролитая бандой, падает на него?
Если так, то лучше бы ему иметь тысячу врагов-кровников. Когда народ страшится тебя как вождя и беспощадного охранителя веры — это даже хорошо. Но когда страх становится ненавистью, когда народ увидит в тебе врага и захочет отомстить, от его мести не скроешься. Случайно ли дважды кряду он, Кара-хан, теряет отряды и только чудом спасает голову? Ведь и в первом случае беда произошла из-за враждебного к нему кишлака. Что же это — сородичи встречают его огнем, гонят с родной земли, устраивают на него охоту?
Вошли в скалы, на которых словно запеклась кровь. Из кровавого камня неотступно следили за Кара-ханом всевидящие глаза убитых. Гоня грозные видения, он стискивал зубы. У него тоже счет мести ко всем взбунтовавшимся псам. Если его сделали волком на собственной земле, так пусть же она превратится в поле его охоты. Еще не все зубы его вырваны! Он не даст им спокойной жизни — станет настоящим оборотнем, будет преследовать, душить, терзать до последнего вздоха.
Злоба возвращала спокойствие, в глазах главаря басмачей прояснялось. И на сей раз погоня отстала. «Значит, я еще нужен аллаху».
Через два дня, сбрив на последнем привале бороду, Кара-хан с обоими телохранителями вошел в город. На окраине душманы увидели брошенные и разбитые дома. Кара-хан злорадно ухмылялся: нет, не один он старался похоронить новую власть.
На явочной квартире богатого дуканщика им с Сулейманом быстро приготовили необходимые документы. Сулеймана советовали не брать в Пешавар — слишком приметен с одним глазом, — но Кара-хан не желал расставаться с проверенным телохранителем. Мало ли на земле кривых людей, и мало ли таких воинов ислама, как Одноглазый! Вот фотографии Кара-хана, конечно, имеются у многих офицеров ХАДа[6], но там он — заросший черно-седыми волосами горец, настоящий басмач, а в самолет сядет респектабельный горожанин, инженер по строительству оросительных систем.
Билл встретил в аэропорту. Кара-хан едва узнал его в чалме и полосатом халате. Он сильно загорел, но бороды не отпускал — желто-соломенная, она его сразу выдавала.
— Как звать тебя теперь, «коммерсант»?
— Зови просто Али, генерал. — «Коммерсант» ослепил гостя радостной улыбкой. — Куда прикажешь? Домой или в штаб? Я бы посоветовал в штаб сначала. Сегодня у нас важные гости, тебя бы надо представить им как одного из славных муджахедов — героев борьбы за свободу мусульман. Ты, наверное, сможешь сообщить о своих делах в общих чертах?
— Да. Я думал об этом в дороге.
— Отлично, генерал. А в семье твоей все живы, я предупредил через старшую служанку о твоем приезде, тебя ждут с нетерпением.
Опасаясь нового ареста и готовясь скрыться в горах, Кара-хан еще зимой отправил своих жен с детьми и служанками в Пешавар. Билл заранее купил для них отдельный дом с огороженным садом на одной из аристократических улиц и через старшую служанку опекал семью Кара-хана. Впрочем, особой нужды в этом не существовало: при деньгах в связях Кара-хана у него было достаточно сильных друзей в соседней стране. В собственной семье он сурово поддерживал устои шариата; даже вывозя каждую новую жену за границу, только в исключительных случаях показывался с нею в обществе, а появляться одной в городе
