В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков

своем экипаже и как-то упустил из виду, что малоопытному Карпухину, по существу, впервые придется стрелять в горах, в дыму, в совершенно незнакомой зоне. Не подвели бы другие, а уж Лопатин-то девяносто процентов работы своего экипажа возьмет на себя: Карпухину останется только нажать кнопку огня, когда вертолет выйдет на объект. Обстановка оказалась еще сложнее, чем предполагал командир звена, — к дыму примешался туман, в эту пору редкий в здешних горах и потому нежданный. Тщательно замаскированную цель Карпухин так и не опознал. Лопатин понял, что залпа не будет, когда уже надо было выводить машину из атаки. Охваченный досадой, он на какие-то мгновения затянул атаку до опасной грани и успел поймать цель перекрестием визира. Реактивные снаряды накрыли объект, их разрывы облегчили стрельбу другим летчикам, но большую часть боекомплекта Лопатин привез назад. Удовлетворительная оценка вообще не в почете у летчиков, а тут «отличился» командирский экипаж.

Всегда сдержанный, Лопатин выдал Карпухину по первое число сразу по возвращении на аэродром, да и после был с ним жестковат, но, поостынув, понял, что в случившейся неудаче вины Карпухина нет. Для командира экипажа каждый полет — тренировка, он работает в полную силу, а летчик-оператор чаще всего катается пассажиром. Необходимо хорошее тактико-огневое занятие, может быть, даже учение в составе звена, на незнакомой местности, в меняющейся обстановке, с поиском неизвестной — хорошо бы еще подвижной — цели. Именно с этим-то Лопатин и собирался в то утро к начальнику штаба, когда полог палатки откинулся.

— Разрешите?

Лопатин узнал голос Карпухина.

— Разрешаю. Чего такой смурной, Степан Алексеевич? Садись.

Карнухин, продолжая стоять, доложил:

— Летал с командиром к танкистам. Все в порядке. Они сегодня уходят, насовсем, домой...

— Знаю. Расстроился?

— Может, и мы скоро?

— Хотелось бы надеяться, Степан Алексеевич, да только не настраивайся до приказа. Опять зашевелилась нечисть — они как будто нарочно вывод наших войск отмечают усилением диверсий. Слыхал? Сожгли пассажирский автобус и нашу колонну обстреляли. Афганцы кровь льют, а кто-то за рубежом купоны стрижет. Политику делают, сволочи, на человеческой крови — им выгодно выставлять нас захватчиками да под шумок собственные делишки обделывать. Вот и подбрасывают палки в афганский костер.

Карпухин положил на стол перед командиром листок.

— Что это? Рапорт?

Развернув, немного удивился: его собственная рекомендация в партию, которую написал Карпухину по его просьбе.

— Что-нибудь не так?

— Да нет, все в порядке, товарищ капитан. Спасибо. Но только я... решил пока подождать. Совестно.

Лопатин нахмурился, Переходя на «вы», почти приказал:

— Садитесь!

Собрал бумаги, сложил в планшет, не глядя на лейтенанта. На миг возникло злое желание спрятать рекомендацию в карман: «Вы свободны, лейтенант Карпухин». Так бы и сделал, не будь Карпухин его подчиненным, его товарищем, с которым делит он броню и крылья.

— Веселый ты человек, Степан Алексеевич. Но не настолько же веселый, чтобы вот этим шутить. — Он взял листок в руки.

— Какие шутки, товарищ капитан? Вас подвел, звено подвел — какие шутки?!

— В панику, значит, ударился, веселый человек? Испугался? На собрании минувшую стрельбу припомнят да и, глядишь, откажут. Так уж лучше я подстрахуюсь?

— Разве в этом дело, товарищ капитан?

— А в чем? — Вскипев, Лопатин встал. — Под настроение от многого можно отказаться, но от этого! — Он потряс листком. — А впрочем, если вы так легко, значит, вам еще рано в партию.

— Да разве я отказываюсь, товарищ капитан? Я не хочу, чтобы вы жалели о рекомендации. А вы жалеете... Мне показалось.

Лопатин вдруг почувствовал себя пожилым и мудрым, сел напротив лейтенанта, заглянул в темно-карие хмурые глаза.

— Какой же вы еще мальчишка! Командир его стрельбой недоволен — так что же, он лейтенанта Карпухина уже и в грош не ставит? А если бы я сделал замечание за расстегнутую тужурку или за ваши пижонские усики, вы тоже пришли бы ко мне с этим? Помолчите! Знаю сам — стрельба не усики и не расстегнутая тужурка, но и стрельба — только эпизод в нашей жизни. В неудаче этой моей вины побольше, чем вашей, так что недоволен я не только Карпухиным. Скажу откровенно — если бы я рекомендовал вас на какое-то одно серьезное задание, пожалуй, сегодня и отказался бы от своей рекомендации: подтянуть вас надо. Но я верю в человека — Степана Алексеевича Карпухина, боевого летчика, — и этого человека я рекомендую в партию на всю жизнь. На всю жизнь, а не на один вылет в зону. Этих вылетов у нас еще будут тысячи! — Лопатин снова вскочил, заходил по палатке. — Еще вот что скажу честно: если бы звено не выполнило задачу, я бы, пожалуй, взял у вас рекомендацию обратно. Но не потому, что лейтенант Карпухин доверия не заслужил, нет! Сам я, командир звена, был бы недостоин рекомендовать в партию людей, которых не научил главному делу. Вы поняли меня?

— Кажется, понимаю, товарищ капитан.

— Слава богу! А стрелять вы умеете не хуже моего, тут дело в другом, но об этом — после.

От начальника штаба Лопатин пошел в звено. Им в тот день дали выходной, техники и механики звена собрались в курилке с маленьким бассейном, выдолбленным в камне. В бассейн запустили крабов и рыб, над водой жесткими листьями шелестели тростины, навевая солдатам и офицерам видения далекой зеленой родины, и не случайно люди тянулись сюда во всякую свободную минуту. Сейчас в курилке было весело: прапорщик, техник лопатинского экипажа, балагур и острослов, давал представление. Перед ним, преданно заглядывая в глаза хозяину и повиливая хвостом, стоял Тимка — небольшой рыжеватый пес, что-то среднее между фокстерьером и таксой. На редкой нашей точке в Афганистане не встретишь прибившихся четвероногих сторожей. Злобные по натуре афганские собаки оказались очень дружелюбными к нашим солдатам и офицерам. Недаром же говорят, что добрых людей первыми угадывают собаки и дети.

— Тимка, смирно! — строгим голосом скомандовал прапорщик, и пес мгновенно встал на задние лапы, вытянув передние по бокам, не моргая, ел глазами начальство. Удовлетворенный весельем товарищей, прапорщик улыбнулся: — Вольно, Тимка!

Пес тут же опустился на все четыре лапы, вильнул хвостом, щетинистая мордочка его была хитрющей.

— Тимка, душманы!

В одно мгновение песик обратился в свирепого зверька, похожего на обозленного хоря. Глаза засверкали зеленоватым огнем, шерсть вздыбилась, с хриплым лаем кинулся он к выходу из огороженной курилки и, несмотря на свой малый