Московский апокалипсис - Николай Свечин

– Черти! Сколько же их? – выругался Саловаров. В том конце замаячили силуэты пехотинцев: они закрывали партизанам путь к отступлению.

– В штыки! – крикнул егерь и первым пошёл на врага. Но тут в переулке вспыхнула короткая перестрелка, а следом – звуки рукопашного боя. Бершов со своими людьми расчищали “отчаянным” дорогу.

Когда арбатские партизаны подбежали к рогожским, всё было уже кончено. Десяток французов валялся на дороге. Несколько русских, разгорячённых стычкой, призывно махали им руками.

– Шибче! Вон туда наяривай!

Чумазые, одетые кто во что, они в этот момент были Ахлестышеву роднее отца с матерью. Бойцы смотрели на своих товарищей с Бронных улиц и приветливо улыбались. В центре, опираясь на ружьё, стоял Бершов.

– Как нога? – спросил, остановившись, егерь. – Кость не задета?

– Цела! До свадьбы заживёт.

– Спасибо, братья! Храни вас Бог! – крикнул Отчаянов, и они бегом помчались к Краснохолмскому мосту.

Под утро, целые и невредимые, партизаны спустились в свой обжитой и уютный подвал. Навстречу им поднялся встревоженный Ельчанинов.

– Где вы пропадали? Я вас тут уже сутки дожидаюсь!

– Разрешите доложить, ваше благородие, – вытянулся унтер-офицер. – Ваше приказание выполнено частично. Станок в Рогоже сломать не удалось. Большая охрана. Совместно с Бершовым спалили денежную бумагу. У нас потерь нет.

– Сила Еремеевич, о какой бумаге ты говоришь?

– Вот, – егерь развернул принесённый вахмистром лоскут.

Штабс-капитан потёр его в руках, даже зачем-то понюхал.

– Егор Ипполитович, – пояснил Ахлестышев. – Мужики определяют подлинность ассигнаций на ощупь. То, что подписи управляющего банком и кассира гравированы, они могут не увидеть. А вот гладкость бумаги сразу подмечают.

– Понял. Специальная бумага для ассигнаций! И водяные знаки на месте! Дорогая вещь. Так это её вы сожгли? Весь ли запас?

– Этого не знаю. Спросите Бершова. Он жёг, я только прикрывал. Он ранен, Бершов-то. В ногу. Ночью на Рогоже жарко было…

– Хорошо. Спасибо, Сила Еремеевич, и тебе и всему отряду. А станок, значит, никак?

– Никак, ваше благородие. Сто человек охраны. Погибнем все, а дела не сделаем. Только бумагу.

– Ладно, молодцы, отдыхайте.

– Ваше благородие, а куда вы Пунцового отпустили? Не вижу я его.

– Пунцовый? А разве он не с вами ходил?

– Никак нет. Прошлой ночью я его в Грохольский послал. Заместо беглых. Велел вас сюда доставить.

– Ко мне он не пришёл. Я сам добирался.

– Т-а-а-к… Пропал парень… Ладно, ежели убили; а ну как живым взяли?

– Если бы он выдал, люди Сокольницкого ждали бы вас здесь. Значит, или умер, или молчит.

Пунцовый обнаружился под вечер. Он висел на воротах Шереметьевской больницы. Перед смертью поляки страшно пытали его: вырвали ногти, выкололи глаза… Две ночи за оградой больницы дежурила засада – ждали “отчаянных”. На третью паны ушли, и товарищи гайменника похоронили его в ограде храма Бориса и Глеба.

Глава 8 “Любовь и война”.

В жизни Петра Ахлестышева наступил тот момент, который он так страстно желал приблизить. После смерти Пунцового партизаны стали осторожнее и на дело выходили только по ночам. Днём они спали, чистили до блеска оружие и играли в трынку на щелбаны. Улучив момент, Пётр отпросился у командира в увольнительную. Честно доложил, что идёт на Остоженку проверить, цел ли один дом… Отчаянов посмотрел на каторжника, покрутил в задумчивости ус – и отпустил.

Ахлестышев побрился, оделся вольтижёром и вышел наверх. Он не был на Остоженке со времени бегства оттуда второго сентября. Вся та местность выгорела дотла. Пётр и сам не знал, зачем идёт на пепелище – его просто тянула туда непреодолимая сила. Одна тайная мысль не давала ему покоя. В тот раз каторжник также зашёл “подышать одним с ней воздухом”, и кого обнаружил? А вдруг чудо повторится? Дом на месте, а в нём – любимая женщина. Пусть там ещё муж и сто батальонов французов, но это уже мелочи! Главное – найти Ольгу.

Дойдя до Остоженки, Пётр не поверил своим глазам. Особняк Барыковых действительно стоял целёхонек! Прямо посреди руин, как одинокий зуб в челюсти старика… Обрадованный партизан начал озираться. Ага… У входа маячит рослый парень в палевых портках. Тогда у кареты тоже были элитные жандармы. Дело чуть-чуть прояснилось. Вряд ли они охраняют русского изменника князя Шехонского. Значит, в доме поселился полковник штаба граф Полестель, офицер французской разведки. И тогда, даже если Ольга тоже там, с улицы соваться нельзя. Если его схватят, княгине уже никто не поможет. Да и пытки от врагов Петра не привлекали. Страшная смерть Пунцового ещё свежа была в памяти. Гайменник всё выдержал и не выдал товарищей, а выдержит ли он? Поэтому Пётр с равнодушным лицом прошёл мимо заветной двери. Свернул в Ушаковский переулок, там нырнул в сады и скрытно пробрался к тому месту, где раньше был забор.

Сначала он хотел перебежать двор и войти в дом через заднюю дверь. Но не решился. Несколько окон выходили сюда – его могли увидеть. И потом, а что внутри? Сколько там французов? Нет, спешить нельзя, надо осмотреться.

Через полчаса ожидание дало первый результат. Дверь открылась, и появился человек с ведром. Пересёк двор, вылил ведро в помойный выгреб и вернулся в дом. Стукнул засов – человек заперся изнутри. Пётр узнал его: это был Гаврила, служивший лакеем у бригадира Повалишина. На суде Гаврила показал, что видел Ахлестышева у хозяина в час убийства… После суда мошенник был выкуплен Шехонским и взят им в личные камердинеры. Значит, и князь здесь! Осталось лишь убедиться, что Ольга тоже в доме. Но как? Ответ на этот вопрос Пётр получил незамедлительно. Занавеска в окне второго этажа отодвинулась, и появилась княгиня. Она тревожно всматривалась в развалины, словно чувствовала, что Пётр там. А может, и в самом деле чувствовала? Говорят, у влюблённых это бывает…

Итак, Ольга здесь! Но как с ней увидеться? Парадное охраняется, задняя дверь заперта изнутри. Есть ещё третий вход, из Лазаревского переулка в соединённый с домом флигель. Когда Ахлестышев ходил в женихах, то иногда им пользовался. По тогдашней московской безалаберности дверь из переулка запиралась лишь на ночь, и то через раз. На входе помещалась комнатка пьяницы-садовника. Тот частенько бегал переулком в кабак, минуя барские очи. Сюда же поутру приходили зеленщик, мясник и молочник. Вдруг жандармы упустили лазейку из виду? Надо подойти и подёргать. Ольга на втором этаже. Если открыто, можно быстро подняться к ней, взять за руку и вывести на улицу. А потом бегом в подвал! Бог любит пехоту – вдруг получится?

Петру повезло – он не успел опробовать свою идею. Партизан стал уже выбираться из развалин, когда в переулке появился человек. Неприметный мужчина во фризовой шинели и грязных сапогах шёл как-то чересчур обыденно. Так не фланируют, так изображают зевак… Подойдя к боковой двери, незнакомец стукнул в неё один раз. Створка немедленно отворилась, впустила его внутрь и опять закрылась. Что за тайны такие? Полестель, кажется, разведчик. А тайные встречи с агентами не терпят публичности и парадных подъездов. Э-хе-хе… Видно, у них тут целое шпионское гнездо…

Пётр задумался. Особняк Барыковых превращён в крепость, куда просто так не проникнуть. Внутри целый гарнизон. Войдёшь без спросу – и будешь потом висеть на воротах, как Пунцовый… То-то князь Шехонский обрадуется… Нет, здесь требуется особая сноровка. Чтобы спасти Ольгу, одной смелости мало, нужны ещё и хитрость, и выдержка.

Пора было убираться из развалин. Секретный особняк может охраняться и наружными соглядатаями. Не привести бы слежку в подвал на Бронных! Ахлестышев забрался в сады, долго плутал по ним, заметая след. Когда он уходил, занавеска в окне снова дрогнула. Чувствует она его, что ли?

После обеда Ахлестышев и Саша-Батырь сидели за бывшей оградой и ждали лакея. Так они провели больше часа. Наконец, звякнул засов, и Гаврила с помоями вышел на двор. Опростал ведро и хотел уже возвращаться, но тут из переулка его окликнул хриплый голос:

– Слышь, халдей![57] Гля, кака у меня штука-то есть! Могу уступить… за хлебное вино.

Гаврила всмотрелся: огромный детина, за сажень пахнувший водкой, раскачивал на цепочке серебряные часы. В этот момент Пётр бесшумно перебежал за его спиной двор и шмыгнул в дом. И нос к носу столкнулся с Ольгой! Она стояла и строго прижимала палец к губам – молчи! Потом кивнула наверх. Каторжник взбежал по лестнице, и вовремя: кто-то вышел в прихожую из внутренних комнат.

– Вот то, что вы просили, – сказал по-французски незнакомый голос.

– Благодарю вас, мсье Морис.

– Что это? Почему дверь на двор открыта?

– Ваш несносный Гаврила с кем-то там болтает.

Послышались шаги, и тот же голос произнёс по-русски без малейшего акцента: