Самый скандальный развод - Анна Богданова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Знаешь, как переводится его фамилия? – спросила мама.
– Как?
– Нагоняй! – усмехнулась она, мастерски притормозив у въезда в гараж.
Деревня жила своей жизнью – измученный непрестанной песней своей дед Становой все еще героически разоблачал обитателей Буреломов осипшим голосом, но недолго ему осталось тянуть нелегкую лямку добровольного служителя Фемиды – всего полдня и ночь продержаться. В доме напротив истошно визжал поросенок, а Нонна Федоровна, доказывая ему что-то, пыталась его перекричать и, надо заметить, небезуспешно. В «проулке» дрались Нинтя с Лептей, обвиняя друг друга во всех смертных грехах, у Свинорожки голосил петух. Ленок мастерил что-то совершенно непостижимое из древнего трухлявого шифоньера и стибренных (где-то плохо лежавших) тонких досок. Братья Кисляки что-то слишком возбужденно заползали по деревне на устойчивых «ступнях» своих. Ляля опрометью неслась с реки к «Гондурасу»:
– Привет, Полин! – прохрипела она.
– Куда бежишь-то? – поинтересовалась мама, закрывая гараж.
– Дела! Дела! – радостно воскликнула она и поскакала дальше, за ней на кривых ногах гнался Афанасий.
Словом, жизнь в Буреломах кипела.
После обеда соседская постройка из старого шифоньера стала приобретать некоторые хоть и неясные, но все же очертания. Мне она отдаленно напомнила кошачий домик, что построил этой весной Николай Иванович. Только вот зачем им понадобился кошачий домик, да еще в непосредственной близости с их собственным, я не могла понять до вечера.
После ужина я наконец узнала, какую функцию должно нести сие сооружение:
– Валюш! Сегодня терраса будет закончена, – оповестил Ленок ту, в фамилии которой родительница моя заменила литеру «г» на «б».
– Ой! Ленок, какой же ты у меня умелец! – стелилась Лисоглядская, совершенно очевидно работая на публику. – Какой искусник и специалист!
Стало быть, обшмыганный, допотопный шкап с косо прибитыми крест-накрест (жители подобным образом в деревнях забивают окна и двери, когда уезжают куда-нибудь на долгий срок) продлевающими его тонкими досками нес функцию террасы. Поразительно! Никогда бы сама до такого не додумалась!
«Искусник и специалист» швырнул молоток и, рассыпав банку с гвоздями, стоявшую на земле, схватил кастрюлю, обмакнул в ней кисть и принялся истово размалевывать свое творение масляной краской до боли знакомого оттенка «слоновой кости», которую Николай Иванович приобрел специально для покраски стен в мастерской.
Однако, как это ни прискорбно, краски хватило лишь на половину террасы. Ленок выругался, шваркнул кастрюлю прямо на клумбу с увядшими астрами и снова застучал молотком, прибивая оставшиеся деревяшки. «Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!» – беспрерывно стучало в моей голове...
Это случилось ближе к ночи. А именно: «тук-тук» внезапно переросло в «ТРАХТАРАРАХ!» и недостроенная «башня из слоновой кости» сначала пошатнулась, а потом с диким треском развалилась, как карточный домик.
Не знаю, что на меня нашло, но я не могла сдержаться и захохотала так громко, что меня, наверное, было слышно у речки.
– Ленок, смотри, а девка-то у нее ненормальная! Ее лечить надо!
– И не говори, Валюш, – поддержал супругу «умелец и специалист» и, по обыкновению, заржал, закрыв лицо ладонями. Жест этот был выгоден с двух сторон – во-первых, чтоб скрыть смех, во-вторых – выражал, будто бы ему очень, очень стыдно за своих непутевых соседей.
Мамаша, оказывается, тоже видела венец достижений и усилий многочасовой работы Ленока и, выйдя из бани в точку наивысшего напряжения, так сказать, кульминационного момента разрушения постройки, застыла на ступеньке, а потом закатилась смехом.
– Яблоня от яблочка далеко не растет! – выдавила из себя соседка.
– Да, Валюш, да, – давясь от хохота, поддержал ее супруг.
Была уже глубокая ночь, но свет в деревне так и не дали.
«Если так будет продолжаться, – думала я, погружаясь в сон, – плакал мой трогательный пасторальный роман о любви пастуха к птичнице. И Любочка тоже будет плакать...»
Проснулась я утром от того, что почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд и запах вареного кофе. Я открыла глаза и увидела маму, которая поднесла чашку с любимым напитком к самому моему носу и благодушно улыбалась.
– Доброе утро, дочурка, – ласковым, несколько печальным тоном проговорила она.
– Что случилось? – поразилась я странному поведению родительницы своей.
– Машенька, кровинушка моя единственная! Сердечко мое родимое! Вся моя жизнь только для тебя! Только ради тебя дышу и существую я на этой бренной земле! – голосила она.
– Да что стряслось-то?!
– Как что? Ты не знаешь, что?! Мы с тобой последний день вдвоем! Завтра Влас приедет и заберет меня! И уеду я на чужбину, в никуда! Что ждет меня там? Полная неизвестность – языка не знаю, страны не знаю! Хорошо еще, Карл Иванович договорился со своими родственниками насчет жилья, – между делом заметила она и продолжила стенания свои: – И когда теперь услышу я голосок твой звонкий, когда увижу милое сердцу моему личико, когда я снова смогу прижать тебя к материнской груди своей?!
– Постой-ка! Сколько ты собралась на чужбине торчать? Я что-то не поняла? – встрепенулась я.
– Как сколько?! – возмущенно воскликнула она – ласково-печального тона и в помине не было. – Пока не разыщу всех своих кошариков!
– Может быть, полгода, – предположительно протянула я, – может быть, год... А может, и того больше, не так ли?
– Ну, уж это как получится! – Она развела руками и чуть согнула ноги в коленях.
– А я все это время должна дом сторожить? Безвылазно?!
– Машенька, успокойся. Я через месяц буду тут. Чего уж там особо искать-то – вся эта Германия размером с нашу область, – теперь мамаша говорила утешающе-просительным тоном с некоторой примесью убеждения. – Каждый день буду тебе письма писать да телеграммы отправлять. Нет! По нескольку раз в день! – поправилась она. – Обо всех своих исканиях и результатах буду тебя извещать, ягодку мою ненаглядную!
– Хорошо, – рассудительно сказала я. – А если тебе действительно удастся разыскать всех своих кошек...
– Что значит – действительно? – она твердо верила в успех затеянного предприятия по розыску пушистиков в чужой стране с многомиллионным населением, языка которой не знала.
– Одного я понять не могу, как ты их перевезешь-то, двадцать штук через границу?
– Это тебе не яйца, чтобы называть их штуками! Это живые существа! А перевозка меня совершенно не беспокоит – Карл Иванович уже обо всем с кем надо договорился.
– Твой Нагоняй просто золото!
– Тьфу! Опять ты за свое! – рассердилась она и, со злостью поставив чашку с остывшим кофе на стол, поспешила вон со второго этажа.