Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс

разом ничем и всем, в том числе и насмешкой над ее желанием разгадывать смысл закорючек, которые писцы ставят на пергаментах. Она хочет, чтобы ее кто-нибудь этому обучил, потому что у нее самой не получается. Соголон уже толком не помнит, откуда у нее вообще взялось желание читать. В Конгоре есть Большая архивная палата – гигантское яйцо из гипса и соломы, высотой в десять и еще три человеческих роста, где содержатся записи о каждом короле и королевстве Севера. Люди из Джубы рассказывают про Дворец Мудрости, куда люди со всех концов света – а некоторые вообще из самого далека вроде земель за бурным морем – прибывают и чтением мостят свой путь к познанию наук о естестве, составлению звездных карт, искусству врачевания, хирургии и математики. Дворец Мудрости заботится только об уме и не беспокоится о теле, его несущем. Но ни то, ни другое не соответствует Фасиси, столице империи. Здесь знание предназначено для тех, кто хочет процветать, ну а если вы уже благородного происхождения, то куда в девяти мирах вообще стремиться с подобной целью?

Кто-то говорил ей, что сила в мужчине лишь оттого, что его одолевает обуза; кто-то с голосом, звучащим совсем как у Кеме, что удручает еще больше. В итоге перед глазами предстает мужчина, идущий по жизни с такой бездумной легкостью, что чешет в паху тогда, когда ему вздумается, без оглядки на то, где он и кто стоит рядом, – или заходит в место, пахнущее хуже дохлятины, и ждет, что женщина там безотказно даст ему свою ку. Братья, и те привычно смотрели на нее как на обузу, хотя именно она таскала для них всё, от мешков с зерном до больших листьев с кучами коровьего, свиного и козьего дерьма. Что ж, если человек хочет думать, что им движет бремя, то пусть так и думает. В пыльных комнатах дома Соголон попадаются свитки и бесхозные пергаменты, гравюры и книги в кожаных переплетах, и ее разбирает желание знать, что же в них кроется. Отчего-то ей становится нестерпимой мысль о том, что, открывая книгу, чувствуешь свою беспомощность перед неразрешимой загадкой. Свиток, разворачиваясь, так и остается нераскрытым; то же и пергамент, рассматривая который ничего нельзя для себя почерпнуть. При этом своему желанию она вынуждена наступать на горло: на ней бремя, которое не имеет ничего общего с тем, от которого подгибаются колени.

В несколько ином свете предстают и приглашения Кеме прогуляться на задний двор, где он может ей «кое-что показать» и ей это «понравится». Соголон хватает ума понимать, что она еще не совсем вошла в возраст, а также, что нельзя доверять мужчинам, когда те предлагают тебе прогуляться в потемках – уроки, усвоенные еще у мисс Азоры. Когда же Соголон интересуется, почему Кеме все еще здесь, при доме, он в ответ спрашивает: ей что, не терпится, чтобы он ушел? А сам тут же смеется и говорит, что ему было поручено доставить чету Комвоно к королевскому двору, а это, по высочайшему мнению, пока еще не состоялось. Последнее время он еще и зазывает ее пойти поучиться стрельбе из лука, на что Соголон, впрочем, тоже соглашаться не торопится.

Стены отведенной ей комнаты безмолвно давят; уходя головой в подушки, она чувствует себя куском железа. После ухода Аеси в гостиной и коридоре остается его запах; или, может, это просто воспоминание. Приходят мысли и о свойствах памяти. Вот, скажем, два дня назад хозяйка переживала насчет Сестры Короля, но прошел всего день, и она сказала, что такой души на свете нет. Впрочем, сказать, что ее теперь нет, может подразумевать, что раньше она была. Плохо, если хозяйке мнится, что она путает, хуже, если она решит, что Соголон всё выдумывает с каким-то тайным умыслом. Между тем она знает, что принцесса не выдумана, и подозревать госпожу в потере памяти причин нет, особенно когда остаток дня память у хозяйки превосходная – вон как она давеча распекала ее за подслушивание. Но спутанность хозяйки наводит на мысль, что сны и память в ней сплавляются воедино, и остается лишь гадать, куда это может завести. Такие раздумья отягчают, но затем Соголон погружается в легкий сон с зыбким видением, в котором есть вспышка тех самых волос, рыжих как голова птицы-ткача. В сновидении он поворачивается к ней лицом и собирается заговорить, но тут Соголон просыпается.

Через три дня после визита Аеси приходит извещение, что дом Комвоно завтра ожидают при дворе. Сразу с уходом глашатая хозяйка разражается жестокой бранью, сетуя и крича на Соголон, что всё пропало и никуда не годится; что все ее ткани еще с прошлого раза, как она была при дворе, и что это будет чудовищной потерей лица.

– Ты слышишь меня, скверная девчонка, какой это ужас? – кричит она. – Чтобы я явилась ко двору в таких вот вышедших из моды обносках! Да лучше б я оделась как рабыня! – кричит она Соголон, хотя бедняжка никаким боком не причастна к ее дилеммам насчет нарядов.

– А ну на базар! На самый что ни на есть! – командует госпожа Комвоно и кидает в девочку золотую монету. Соголон в смятении, потому что ума не приложит, что потребно хозяйке, что может приглянуться двору, и не противоречит ли одно другому. К Соголон госпожа приставляет Кеме, который негодующе шипит, слыша такое унизительное для себя поручение: выбирать женское тряпье.

Базар тканей и даров расположен в Баганде – районе у оконечности длинной насыпной дороги, соединяющей четыре других района города, вниз по склону. Перед полуднем они выезжают через западные ворота, оба на лошадях, хотя Соголон верховая езда всё еще нервирует. Выбравшись на дорогу, они отправляются в путь. Изрядная его часть проходит вдоль вершины горы, где с обеих сторон ничего, кроме крутых откосов, а взгляд встречает лишь дымчатые вершины гор, синеющие вдали. Один перекресток переходит в другой, после чего следует поворот глубоко вниз, к исходящему паром озеру, которое они объезжают. Еще один протяженный изгиб, и вслед за тем выезд на прямую дорогу в район, где трудятся кузнецы и гончары, усердствуют зазывалы и торговцы, шумят базары и лавки, рядятся покупатели и канючат попрошайки. В Углико тоже торгуют, но там к заходу солнца всё должно неукоснительно закрываться и освобождать улицы; зазевавшимся светит ночь в подземельях, которые уходят столь глубоко, что некоторые наружу уже не возвращаются. В Баганде почти каждой лавкой и кузней заправляет владелец или семья, у которых там же и жилье – или