Семенов-Тян-Шанский - Андрей Алдан-Семенов

Если бы представить себе уровень озера повысившимся всего от 15 до 20 метров, то река Чу сделалась бы стоком Иссык-Куля, но было ли это когда-нибудь, я отложил всякие размышления до своей поездки в бассейн озера в следующем 1857 году…»

Так писал он позже в статье «Поездка из укрепления Верного через горный перевал у Суок-тобе и ущелье Боам к западной оконечности оз. Иссык-Куль в 1856 г.».

Но Семенов не только установил истинные истоки Чу, исправив этим самым ошибочные догадки Александра Гумбольдта и Карла Риттера. Он объяснил причины и сильного понижения уровня Иссык-Куля и происхождение Боамского ущелья.

Семенов возвращался в Верное, преодолевая снежные перевалы. Стоял последний день сентября. После ночных морозов было особенно хорошо ехать по осенней Кескеленской долине. Над синим покоем тянь-шаньских елей, взлетев на высоту пяти тысяч метров, коченел в прозрачном небе Талгарский пик. А сколько еще каменных великанов скрывается за Талгарским пиком? Какие ледники, какие долины и водопады, что за цветы и травы хранят эти неизвестные науке вершины?

В Небесных горах мелькали сполохи — там торжествовала невидимая гроза. Оттого ли, что гроза была далеко, оттого ли, что гром был особенно праздничным и бодрящим, Семенова охватило возбуждение.

Он, выронив из рук поводья, старался запомнить окружающий мир — от лиловой головки чертополоха до Талгарского пика.

Повернулся к ледяным высотам. Произнес твердо и убежденно:

— Я еще вернусь к вам, Небесные горы!

Глава 13

БАРНАУЛЬСКАЯ ЗИМА

Над Барнаулом четвертые сутки бушевала метель.

Ветер продувал улицы, захлестывал домишки, нес клочья сена, мерзлые ветки, гнилое тряпье. Раскачивались жестяные вывески кабаков, звенели обледенелые березы, жалобно вскрикивали колокола кафедрального собора. В палисадниках и дворах росли зыбкие сугробы, на закуржавелых стеклах расцветали белые, неведомые травы. От ветровых ударов подрагивали оконные рамы, похрустывали крыши, сыпалась из пазов труха. Приглушенные звуки, стоны, вздохи переполняли большой полукаменный дом с заиндевелой вывеской: «Оптовая торговля Мокея Семибратова. Меха. Овчины. Шерсть. Кожа».

Второй этаж дома купец сдал внаем молодому и, на его взгляд, не очень серьезному господину. Господин Семенов превратил купеческие комнаты в музей.

На деревянных диванах, стульях, шкафах лежали растения. Пучки засохших цветов торчали над массивными, упрятанными в дубовый футляр часами. Цветы дрожали от могучего медного боя, каждый час сокрушавшего тишину дома. Петр Петрович даже привскакивал на стуле и невольно считал удары.

Тянь-шаньские растения терпкими запахами волновали его. Еще бы! Большинство из них неизвестны ботаникам. Радость первооткрывателя пьянила Петра Петровича. С утра до вечера он сортировал, определял, систематизировал, описывал свои богатства.

Минуло четыре месяца, как Семенов вернулся из путешествия. Он решил перезимовать в Барнауле, чтобы весной восемьсот пятьдесят седьмого года отправиться во второе путешествие на Тянь-Шань.

Глухоманный сибирский городок не казался ему серым и скучным. Интересные люди живут везде. Надо только видеть и слышать их. И он пристально присматривался, внимательно прислушивался к людям. Барнаульские чиновники и золотопромышленники, хлебные торговцы и винные откупщики, горные инженеры и приписные крестьяне привлекали к себе его внимание.

Он встречался с ними на горных заводах, разбросанных вокруг Барнаула, в алтайских селах, на городских базарах, в трактирах и лавках. Он стал завсегдатаем городской библиотеки, а по вечерам посещал любительские спектакли. Перезнакомился со всеми примечательными людьми города. Среди них выделялся горный инженер Самойлов — родной брат знаменитого петербургского артиста. Да и сам инженер был великолепным комиком, восхищая Семенова своей игрой.

Званые обеды и вечера, встречи с Самойловым на любительских спектаклях не заслоняли Петру Петровичу научную деятельность. Работа доставляла и наслаждение, и радость, и восторг вдохновения.

Он сидел за огромным столом, заваленным травами, камнями, рукописями, и писал размашисто, неразборчиво. Вскидывал курчавую голову и, приподняв карандаш до уровня глаз, косился на закуржавелое окно. Угадывал в этих узорах и перья папоротников, и цветы неопалимой купины, и перезрелые плоды яблоневых рощ. Рождались и таяли сережки бересклета, тонкая ниточка инея набухала илийской водой.

Он перевел глаза на диван, укрытый полосатой шкурой. Улыбнулся. Вспомнил, как охотники-проводники убили тигра и подарили ему шкуру. Вышел из-за стола, в раздумье постоял перед полосатым диваном. Попадет ли он в будущем году на Иссыкское плоскогорье? Увидит ли снова те удивительные места? Ему показалось странным, почти невероятным, что он был там совсем недавно.

Мысль его сосредоточилась на Небесных горах. Он шагал по кабинету, думая, о расположении растительных зон на Тянь-Шане. Сама природа воздвигла эти зоны, как этажи, одну над другой. Нижняя, или первая, зона имеет до шестисот метров абсолютной высоты. Она характерна жарким летом и мягкой зимой и степной, совершенно азиатской флорой и фауной. «Понятно, что эта зона не могла привлечь русской колонизации и осталась почти всецело в руках кочевых аборигенов, составляя для них одно из важнейших условий их существования, так как здесь они имеют свои зимовки, на которых, при сравнительно теплых зимах и малом количестве выпадающего снега, их стада находят себе подножный корм в течение всей зимы».

Он остановился у окна, наклонил набок голову. Продолжал свои размышления. Думал о том, что вторая зона, начинаясь на шестисотметровой высоте, достигает тысячи четырехсот метров и там обрывается. Вторая зона отличается умеренным климатом как зимой, так и летом. У нее почти русско-европейская флора, с легкой примесью растений азиатского типа. Зона эта занимает все северное подгорье Заилийского Алатау и замечательна богатым орошением. В ней многочисленные речки и горные озера. Поливные земли второй зоны дают богатые урожаи, здесь можно разводить сады, и виноградники, и бахчи.

Семенов присел к столу, быстро записал свои мысли. Отчет Географическому обществу разрастался. Вместе с научными наблюдениями появлялись деловые мысли о колонизации, сельском хозяйстве, садоводстве. «Понятно, что эта зона сделалась главной для русской колонизации…

Русские, научившись приемам ирригации у аборигенов, беспрепятственно смогли получить баснословные урожаи на своих пашнях и развести роскошные сады и виноградники».