Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола - Мишель Пастуро

Однако мы заглянули далеко вперед, в конец XIII века. Вернемся же к нашей эпохе, когда красота еще равнялась доброте, что, впрочем, приносит историку некоторое разочарование. Действительно, авторы описывают красоту своих персонажей довольно условно. Это связано с тем, что читатели вовсе не стремились представить точный физический облик рыцарей и дам. Чтобы вызвать симпатию, достаточно обладать красотой, а для этого нужно лишь соответствовать модным стереотипам. У куртуазных героинь всегда светлые волосы и кожа, удлиненный овал лица, маленький рот, голубые глаза и красиво очерченные брови. Мария Французская в лэ [92] о Ланвале так представляет самую красивую на всей земле девушку: «Она хорошо сложена, у нее узкие бедра и шея белее снега. У нее серо-голубые глаза, светлая кожа, приятный рот и правильный нос. У нее темные брови, чистый лоб и светлые волнистые волосы. При свете дня они переливаются подобно золотым нитям» [93].

Такие описания, составленные из одних штампов, нередки у Кретьена де Труа и его подражателей. Следовательно, нам важно понять, насколько эти клише действительно отражают вкусы времени. Если предположить, что между ними есть некое соответствие, то были ли они реальными жизненными критериями, оказавшими влияние на литературу, или же, наоборот, эта мода началась с появлением литературных представлений? Естественно, ответить на этот вопрос довольно трудно. Поэты и романисты всегда отражают действительность, но ведь они одновременно и создают ее!

Авторы очень редко описывают женское тело, обычно изображая только лицо. Большинство целомудренно лишь слегка бросают взгляд на то, что находится ниже шеи. Изучив отдельные исключения из этого правила, можно сделать такой вывод. В XII веке мужчины любили женщин стройных, с тонкой талией, длинными ногами и высокой маленькой грудью. Впрочем, романы следующего века отличаются более подробными и реалистичными деталями, отражающими некоторое изменение общих вкусов: в это время ценят более пышные формы, «позволяющие полнее вкусить любовные игры» [94].

Критерии мужской красоты определить еще труднее. Куртуазный рыцарь уже значительно отличается от эпического героя, привлекательность которого заключалась в физической силе и презрении к страданиям и смерти. Говена и Ланселота нельзя сопоставлять с Роландом и Кшомом. Они притягивают не силой мускулов, а изяществом юности, изысканностью нарядов. Романисты чаще описывают не сильное тело, а роскошную одежду. Блестящий рыцарь – тот, кто молод, любезен, изящен и хорошо одет. Об остальном умалчивается.

Описание реальной красоты встречается довольно редко, зато авторы очень часто изображают уродство, приводя, как правило, множество подробных деталей, причем не прибегая ни к штампам, ни к повторам. Чаще всего такими предстают портреты вилланов. И не имея точного понятия об эстетических нормах фигуры, мы хорошо знаем, каких изъянов следует избегать рыцарю, если он надеется выглядеть привлекательным: большая голова, огромные уши, рыжие или слишком черные волосы, длинные брови, поросшее щетиной лицо, глубоко посаженные глаза, маленький и сплющенный нос, развитые ноздри, большой рот, мясистые губы, желтые и неровные зубы, мощная и короткая шея, сгорбленная спина, выступающий живот, короткие руки, тонкие ноги, узловатые пальцы и толстые ступни.

Эти черты присущи не только мужскому уродству. Кретьен де Тру а в «Повести о Граале» изображает самую уродливую девушку из всех, когда-либо живших: «Ее шея и руки были чернее самого черного металла (…) Глаза ввалившиеся и маленькие, как у крысы. Нос как у обезьяны и кошки одновременно; уши, как у осла или быка. Зубы желтее яичного желтка, а на подбородке росла борода, как у козла. И на груди, и на спине ее торчал горб. Действительно, ее плечи и талия были созданы, чтобы заправлять балом!» [95]

Плотские удовольствия

Куртуазную любовь, рожденную из физического влечения, нельзя назвать только духовной и платонической. Союзу душ сопутствовало и единение тел. Две недавние работы показали, что даже у трубадуров, чье восторженное поклонение представляется самым бесплотным, целью служения даме тем не менее являлось физическое обладание. Некоторые, например, Бернар де Вентадур, этого нисколько не скрывали:

Если б она только осмелиласьПровести меня ночьюТуда, где скинет с себя одежды,И в этом укромном уголке заключить меня в свои объятья. [96]

Другие говорят о желаемом вознаграждении более сдержанно. Пейре де Валерья очень изящно пишет:

И когда мои глаза созерцали ее,Я молил Бога продлить мне жизнь,Дабы мог стать я слугою ее благородного, дивного стана… [97]

Впрочем, оба надеются на одно и то же. Однако оригинальность и одновременно сложность большинства лангедокских поэтов заключаются именно в том, что они гораздо больше значения придавали самому желанию, а не его реализации. О плотских удовольствиях чаще мечтали, нежели переживали их в действительности. И, следуя запутанному и искусному развитию мысли, некоторые теоретики доходили даже до того, что допускали все чувственные радости физической любви, кроме финального удовольствия, якобы противоречащего понятию «fin'amors».

Северные авторы оказываются менее щепетильными. Трувер Конон де Бетюн откровенно говорит, что его тело «всегда желает греха». Часто романисты без стеснения намекают на плотское завершение описываемых ими страстей. Хотя большинство, конечно, ограничиваются изображением взаимных поцелуев и со скромностью или иронией умалчивают о «дальнейшем». Так, автор романа «Жофруа», сообщив о том, что королева Англии оказалась в постели своего героя, пишет, прикидываясь неосведомленным:

«Я ничего не скажу о том, что произошло с графом и его подругой. Меня не было ни под кроватью, ни где-нибудь поблизости, и, следовательно, я ничего не слышал» [98].

Однако находились, особенно в XIII веке, и такие авторы, которые без колебаний описывали конкретные детали придумываемых ими эротических сцен. Приведем дословный отрывок из «Книги Артура»: «Он положил ей руку на грудь и на живот и ощутил ее мягкое и белое тело» [99]. Впрочем, этот случай является исключительным. В куртуазных романах автор редко выходил за рамки приличий. Если же плотские удовольствия и упоминаются, они не выглядят ни вульгарными, ни похотливыми, ни двусмысленными. Тем более что близость тел, как правило, становилась результатом близости сердец.

Эмоциональная сфера

Куртуазная любовь представляла собой литературную тему, доступную лишь узкому кругу читателей. Сами авторы признавали, что она служила проявлением чувствительности, предназначенным лишь для элиты. Допустить, как это порой случалось, что такая любовь оказывалась реальным жизненным переживанием, довольно трудно. Даже в аристократическом обществе она была не более чем светской игрой. Из-за этого историку практически невозможно найти верный источник для изучения реальной любви в XII – начале XIII века. Воображение слишком часто берет верх над достоверным свидетельством. Любой источник нужно дополнять и исправлять, используя для этого другие материалы: хроники, фаблио [100] частные и общественные записи, юридические и теоретические тексты, произведения изобразительного искусства, демографические документы и т. д. Но если они и могут пополнить наши знания о проявлениях любовной жизни, они не сообщат ничего о реальных чувствах. Как и всегда, когда пытаешься найти в истории правду души и сердца, документы молчат. Литература предлагает свои лучшие версии, но это всего лишь версии.

Недоступными оказываются многие области жизни. В том числе и внебрачные любовные связи. С одной стороны, по многим признакам можно предположить, что супружеской привязанности не существовало вообще: разница в возрасте супругов, роль родителей в заключении брака, значение денег, равнодушие к детям, частое вдовство и второй или третий брак. Однако, с другой стороны, существуют документы, свидетельствующие о том, что довольно часто заключались «внеплановые» браки – без согласия родителей, семьи или сеньора. Они получили такое распространение, что в 1215 году четвертому Латеранскому собору пришлось вынужденно ввести предварительное оглашение перед предстоящей церемонией. Таким образом, если были союзы по расчету, точно так же существовали и те, что заключались по любви. Почему бы в этом случае не предположить, что в XII веке складывалась такая же ситуация, как и сегодня: супружеские пары отличались друг от друга: одни семьи искусственно связывались юридическими или экономическими обстоятельствами, а другие объединялись узами искренней привязанности? Почему супружеские отношения тогда должны отличаться от тех, что существуют сейчас? Народные сказки и фаблио часто высмеивают те семьи вилланов, где муж относится к жене как к вьючному животному или где жена – «мужик в юбке». Конечно, следует избегать анахронизмов, учитывать материальные условия, продолжительность жизни, особенности сознания, но почему нельзя допустить, что семейные пары в XII веке испытывали такие же чувства, какие всегда питают друг к другу муж и жена: страсть или прохладность, нежность или равнодушие, любовь или презрение?