Отречение от благоразумья - Андрей Мартьянов

— Итак, служанка из дома Кончини, — напомнил я, отвлекая отче Лабрайда от вдумчивой дегустации содержимого вместительной кружки с белоснежной пенной шапкой. — Она принесла портрет малолетнего короля работы Калло. Что случилось дальше?

Дальше отец Лабрайд, подхватив оробевшую мадемуазель Тарбуа под ручку, резво направил свои стопы в обитель господина председателя нунциатуры. Вышеупомянутая девица слово в слово повторила свою печальную исповедь, теперь уже в присутствии герра Мюллера, отца Фернандо и прочих борцов с происками Князя Ночи. Начался небольшой переполох.

«Ни синьор Кончини, ни мадам Галигай, известная своими пристрастиями к различного рода колдовским тайнам, не должны заполучить никаких предметов, имеющих хоть мало-мальское отношение к королю, — не терпящим возражения тоном заявил отец Густав. — С другой стороны, если они ничего не приобретут сейчас, они продолжат поиски и все равно раздобудут требуемое, но мы об этом уже не узнаем. Поэтому...»

Рожденный несколькими сообразительными головами план мгновенно начали приводить в исполнение. Отца Фернандо в сопровождении пары гвардейцев отрядили в кварталы Монмартра, где располагаются лавки и мастерские художников, с наказом любыми средствами приобрести несколько портретов детей мужского полу в возрасте десяти-одиннадцати лет, похожих на изображенного вот здесь. Лучше всего, если оригинал портрета является плодом воображения художника или нарисованный ребенок уже умер.

Изучив показанный рисунок, отец Фернандо неуверенно поинтересовался: как быть, если он не сможет отыскать ничего подходящего?

— Все дети в сущности похожи друг на друга! — отрезал герр Мюллер. Сие оказалось правдой: спустя пару часов обитатели Консьержери пристально рассматривали целых пять кусков холста с детскими лицами, имевшими несомненное смутное сходство. Трое из них, как утверждал отец Фернандо, вымышлены, один давно в могиле, судьба еще одного остается неизвестной.

Девица Тарбуа смирно сидела в приемной зале, сложив руки на коленях и терпеливо ожидая решения святых отцов. Наконец ей принесли тщательно завернутую в отрез черного бархата картину, велев передать господину Кончини. Служанке также вменялось в обязанность непременно разузнать, какой окажется судьба портрета, и сообщить в Консьержери. Лично приходить не обязательно, достаточно передать письменное или устное сообщение владельцу лавки галантерейных товаров, что на пересечении улиц Бенедиктинок и Сен-Николь.

— Еще ей заплатили десять ливров и, думаю, вполне заслуженно, — добавил отец Лабрайд. — Редкий случай: честная и неиспорченная душа, беспокоящаяся за маленького короля. Марлен кивнула, ушла, через пару дней прислала весточку. Все, как мы ожидали: портрет обретается в покоях госпожи Леоноры Галигай, перед ним горят свечи из черного воска, мадам Галигай также поставила возле картины медную курильницу, регулярно жжет в ней травы с неприятным запахом и какие-то порошки. Вам это ничего не напоминает?

— Maleficia, порча как она есть, знакомо до головной боли, — снисходительно протянул я. — Заключение договора известно с кем, мазь из толченых лягушачьих лапок, гадючьих языков и ворованных облаток для причастия, свечи из собачьего сала... Неужто мадам Галигай еще не надоело? Может, наведя порчу на Людовика, она решила составить достойную конкуренцию несравненной умелице по изведению ближних своих, ныне покойной мадам Екатерине Медичи? У той имелось больше шансов на успех, ибо к колдовству она непременно добавляла разнообразные яды. Отче, как полагаете, мадам Леонора просто неумная женщина, не понимающая, что играет с огнем, или настолько уверена в покровительстве королевы-матери и своих многочисленных друзей?

— Второе вероятнее, — отозвался отец Лабрайд. — Дружба регентши — вещь серьезная. Кстати, надо будет подбросить отцу Алистеру повод для размышления: каковы могут быть последствия колдовства, направленного на никогда не существовавшую личность?..

Имея на руках свидетельства мадемуазель Тарбуа, полномочный папский легат в сопровождении обширной свиты отправился наносить визит господину королевскому прокурору, мсье Антуану де Ля Белю.

— К прокурору, а не в отель Кончини? — слегка удивился я. — Как-то против его обычного образа действий: явиться с шумом, треском и швейцарскими громилами наперевес, схватить подозреваемых на месте преступления и перевернуть все вверх дном в поисках неопровержимых улик, кои не замедлят обнаружиться. Зачем ему понадобилось прибегать к силе светского закона?

Отец Лабрайд сделал неопределенный жест рукой:

— Мадам Галигай все-таки давняя, еще с юношеских лет, подруга королевы и ее любимица...

Отца Густава ожидало разочарование. Прокурор в весьма вежливых, но недвусмысленных выражениях растолковал, что лично ему, де Ля Белю, пока не надоели ни его должность, ни жизнь, которых он рискует очень быстро лишиться, затеяв процесс против непобедимого тандема Кончини — Галигай. И он осмеливается посоветовать господину верховному инквизитору примириться с безусловно предосудительными увлечениями мадам Галигай, ибо сия дама есть привычное и всем давно известное зло. Вдобавок, ее оккультные потуги ни разу не приносили видимого результата, и, если вдуматься, сборища в ее салоне — не более, чем забава скучающей аристократии. Что же до Его величества Людовика, господин Мюллер может собственными глазами убедиться: малолетний король Франции на редкость хорошо себя чувствует, между враждующими группировками придворных в кои веки установилось хрупкое равновесие, и, поскольку плохой мир лучше доброй ссоры, не изволит ли Его высокопреподобие отвратить свое пристальное внимание от мадам Леоноры Галигай, занявшись спасением иных заблуждающихся душ? Разумеется, госпоже Галигай будет сделано надлежащее внушение, и де Ля Бель обещает позаботиться, чтобы это внушение исходило от королевы...

— Проще говоря, вас выставили, попросив не лезть не в свои дела, — подвел я неутешительный итог. — Как это пережил досточтимый герр Мюллер?

Отец Лабрайд скривился:

— Вам повезло, вы отсиживались в Праге, а нам пришлось слушать все, что он думает о королеве-матери, ее прихвостнях, законах Франции и болване-прокуроре. Я под конец не выдержал, сочинил правдоподобную причину и сбежал, а испанцы еще полдня уговаривали отца Густава не приказывать гвардии Консьержери отправляться штурмовать Лувр. И добились своего.

Испанцев в составе нунциатуры теперь двое: помимо отца Фернандо, в коллегию отныне входит его соотечественник с устрашающе-благородным имечком Хуан-Карлос-Игнацио-Леон де Кабортальеза-Монтальво, уроженец Сарагосы, обладатель импозантной внешности Доминика де Гусмана в начале подвижнической карьеры, всеми силами стремящийся взобраться на место доверенного лица господина председателя. Еще в Консьержери наконец-то появился хоть один француз, доминиканец Робер Мален из Труа, занявшийся наведением порядка в библиотеке. Старая крепость вообще становилась день ото дня оживленнее — прибавилось слуг, писцов, охранников и иного полезного люда. Отец Фернандо, временно возведенный в секретари герра Мюллера, обзавелся помощником из числа послушников аббатства Сен-Жермен, поручив сему великовозрастному оболтусу таскать бумаги, чернильницы, перья и все, что может понадобиться. По мнению аскетичного отца Лабрайда, апостольская нунциатура неумолимо превращается из святой обители в разновидность Луврского дворца. Как вечер, так под дверями с неотступностью смены времен года возникают многообразные «духовные дочери» и «сыновья», прибывающие в каретах с пышными гербами, осведомители шастают, словно к себе домой, а отец Робер додумался до того, что лично сколотил и вывесил на воротах крепости огромный ящик с прямолинейной надписью «Для обращений». За ночь сие поместительное сооружение заполняется доверху.