Роман О Придурках - Валерий Тимофеев

— И когда же он успел представиться? — задал ковар-ный вопрос папанька. У сына вполне обоснованно порой возникало опасение, что его предок, в силу производст-венной надобности и некоего числа знакомых, скрываю-щихся порой в самых неожиданных слоях населения, знает о всех сколь-нибудь значимых событиях города.

— Сегодня, ик, с утра.

— И уже закопали?

Больше связных слов в запасе у Васьки не нашлось.

Всыпали ему на этот раз только половину причитаю-щейся нормы. Причин тому было две. Первая — чадо было в таком состоянии, что терялся педагогический эффект от воспитательной процедуры. И вторая — все-таки дите про-явило находчивость, а, следовательно терзалось муками стыда по дороге к родимому дому, тем самым восполняя упущенный педагогический эффект от прерванной проце-дуры перевоспитания.

В последующие годы процесс захоронения неодно-кратно совершенствовался и выкристаллизовывался уже коллективным трудом сокурсников в ставшее традицион-ным мероприятие, о коем, помня прошлые ошибки, предки извещались заранее. Что приносило ощутимые выгоды: не надо было тратить свои кровные. Сердобольные папанька с маманькой поочередно субсидировали некую сумму на "помин", возвращая ее опосля, когда обман выползал на свет божий, с немалыми процентами.

ТАЙНЫЙ ОРДЕН ЛОСЕВА-РОГАТОВА

Лосев — Рогатов был выходцем из мутных кругов на-учной интеллигенции в третьем, самом вывернутом наиз-нанку колене. В годы студенчества он скромно носил в серпастом и молоткастом паспорте нежную девичью фа-милию Панты-Оленев. Уже по одному этому словосочета-нию можно с достаточной степенью точности сказать, что родиной его была самая умная на свете страна, Пуп Земли — Ой-Шмяк-Кония, где каждый второй, который не олене-вод, так сразу и работник большого умственного труда. Дедушка Панты-Оленева, первый обученный грамоте або-риген, сначала самозабвенно ходил с красным флагом по тундре, собирал под свои знамена оленей, песцов, волков и даже полярных сов. Необученные грамоте и не понимаю-щие сущности классовой борьбы совсем дикие звери и не-множко не совсем дикие птицы, собираться, конечно же, были рады, но каждый на свою отдельно надыбанную кормежку. А когда коллективно, это, извините меня, и по-перхнуться можно от спешки, и не того, понимаешь ли, на зубок употребить. Вот и разгорится огонь классовой борь-бы. Оно, конечно, в условиях совсем вечной мерзлоты, любой огонь вроде как бы и на благо, но ему, зверью, в не-подготовленную революционным сознанием голову, не вдолбишь. Путь куда-то там лежит через желудок. Воору-женный таким мощным знанием, бывший юный револю-ционер, а теперь Учитель всех остальных аборигенов, те-мой докторской диссертации выбрал знаменитую работу Ленина, перефразировал ее под местные вечно-мерзлотные условия. Получилось очень благозвучно и для народного хозяйства пользительно: "Шаг вперед, два мешка ягеля за пазухой". Всю оставшуюся жизнь он, уже заведующий собственной Академией Наук Ой-Шмяк-Конии, высчиты-вал, сколько можно собрать ягеля, если сделать два шага, потом четыре, потом еще… Говорят, перед смертью число шагов, посчитанных им, достигло середины шахматной доски.

Папа Панты-Оленева не шибко, однако, в экономике кумекал, не в дедушку пошел. В детстве он рос любопыт-ным мальчуганом, все норовил к оленю с заду зайти, под хвост заглянуть. Олень стеснялся, олень уворачивался, ко-гда успевал, а когда не успевал, взбрыкивал. Малышу и досталось в лоб копытом, отчего он крепко скопытился, долго-долго в больнице провалялся. Уже его маманька, по-ка революционный пахан по тундре с мешком ягеля носил-ся, от трех геологов и одного не знамо кого ему на радость пять братьев и две сестры принесла, вот сколько провалял-ся. В больнице много умных было, однако. Один даже га-зету читал, но так до конца и не дочитал, не успел, выпи-сали быстро, всего за полгода вылечили ему оторванное ухо у шапки. Так вот, из умных речей соседей по палате папанька понял, его место в политике, там ничего совсем знать не надо, ничего совсем делать не надо, только гово-рить и слушать, одного самого себя слушать. Он быстро, уже к восемнадцати годам научился читать, всего через полгода, к двадцати шести сам писал карандашом некото-рые буквы. А уже когда доктором наук стал, — даже на пе-чатной машинке умел лист в каретку вставлять и знал, если по клавише сильно пальчиком стукнуть, на листе буковка появится. Только понять никак не мог, каким образом та-кая большая тетенька в такой маленькой машинке прячет-ся, буковки красивые рисует, а ее никак не увидишь. Даже сиди весь день около стола с ружьем, сторожи, глаз не смыкая, она ни на обед, ни, извините, по нужде не выхо-дит. Хороший, однако, охотник, с такой на тюленя ходить можно.

Темой своего научного исследования он безошибочно выбрал историю освободительного движения своего угне-тенного Северным сиянием и Вечной мерзлотой народа. Нравились ему призраки, которые по Европе босиком за-просто ходили. Про них еще песня революционная есть.

Горе горькое по свету шлялося

И на нас невзначай набрело.

Папанька Панты-Оленева доказал неверующим, что Карла Маркса и Фридриха Энгельса совсем не муж и жена, как говорил всем не защитивший диссертации председа-тель колхоза, а четыре совершенно разных и большинству ой-шмяк-концев лично не знакомых человека.

Лосев — Рогатов не стал двигать вперед науку Ой-Шмяк-Конии. Там папанька — Сам плотно на все должно-сти сел. Сынок поехал далеко-далеко, не один олень, пока добежит, копыта отбросит. Он смело оставил дома все предрассудки старого времени, успешно заменив их на но-вые. В дорогу папанька снабдил сына тремя вещами: пода-рил азбуку с картинками, чтобы сын грамоту разумел; дал маленький, не больше килограмма, только на первое вре-мя, мешочек с мелкими алмазами; и зашил за подкладку модной вельветовой фуфайки рекомендательное письмо к другому ректору с просьбой — взять его сына, наследного доктора наук, студентом первого курса и обучить чему-нибудь. Другой ректор честно поделил мешочек пополам, а Панты-Оленева сделал студентом и женил на своей пле-мяннице Лосевой — Рогатовой. Не пропадать же второй по-ловине килограмма на чужбине.

В учебе ему, потомственному интеллигенту, особенно легко давались трудовые семестры. Каждую осень он воз-главлял студенческие сельхозотряды, летом — студенче-ские стройотряды, зимой — снегоборьбу, весной — снегоза-держание, и круглый год заведовал базой лопат, носилок, граблев и даже некоторых метел. Так медленно и упрямо докатился Панты-Оленев до почетной ученой старости. Шибко оброс, где волосами, где связями, а по бокам уче-никами. Благо, папанька до сей поры время от времени за-ветные мешочки присылает. Темы, которые он глубоко ко-пал сам и заставлял впрягаться аспирантов, были сплошь прикладными. К пещерам. Циркуляция воздуха, влияние загазованности на дымность костра, глубина освещения семейного ложа в полярную ночь, зависимость деторож-даемости от частоты геологических экспедиций.

Так и жил, весь в заботах обо всех, кроме остальных. Все еще в огне комсомольских будней, незаметно отстал Лосев-Рогатов от жизни. Героизм его молодости давно по-читался нынешним поколением за идиотизм. Естественно предположить, что идиотизм его времени почитался ныне за еще больший идиотизм. А потому и в самом страшном сне не могло ему присниться сегодняшнее собрание. Хотя нет, собрание могло и присниться, а вот итоги его…

Но, не будем торопливо забегать вперед, когда и с заду еще осталось место для простора.

КАК ЛЕХА ТРЕТИРОВАЛ

ПРОФЕССОРА ЛОСЕВА — РОГАТОВА

Однажды Леха проснулся и подумал: давно в его из-вращенном неумеренным рабством мозгу не рождались враждебные кому-нибудь вихри. Трижды безуспешно по-меняв руки и сбрив волосы со всех своих мозолистых ла-доней, он выдавил из себя нечто похожее, только по запаху не понял, на что. Но план ему, в отличии от запаха, в це-лом понравился. Его даже одобрять не пришлось.

В этот же день, если считать по туркменскому календа-рю и с заду помесячно, пришел он без приглашения в ка-бинет профессора. Сел в его каждой отягощенной знания-ми половинкой удобно продавленное кресло, тоже без при-глашения. Заложил перед этим сто грамм за воротник, а в кабинете еще заложил, но уже одну свою длинную и кост-лявую ногу на другую такую же, только в левом ботинке и в дырявом носке, надетом прямо на голую мозоль.

Лосев-Рогатов несколько ошарашено наблюдал за рож-дающим дымные вихри Лехой, его неуместными выкрута-сами, и так незаметно молчал. Леха за профессором не на-блюдал. Леха по-хозяйски оглядывался, даже нет, пригля-дывался ко всему на столе и около него, и тоже молчал, только делал это, в отличии от профессора, громко и напо-каз.

Профессор, как человек истинно интеллигентный, вскормленный интеллигентным молоком, настоянным на вечнозеленом и нержавеющем ягеле, первым не выдержал и так интеллигентно, немного тушуясь перед наглостью того, кого еще вчера гордо именовал своим аспирантом, а сегодня уже не знал, как и обозвать, заметил.