Бои у Халхин-Гола (1940) - Давид Иосифович Ортенберг

Красивей, чем на смотру

Тот, кто бывал в атаках,

Сразу меня поймет:

Еще притаилась пушка,

Еще молчал пулемет,

Но страшная сила мотора

И гневная сила огня,

Как стальная пружина,

Вперед толкала меня.

Захлопнув верхние люки,

Взяв курс на Баин-Цаган,

Сорок четыре танка

Ринулись в ураган;

Снаряды рыли воронки,

Скрежетала броня.

Мы шли сквозь море металла,

Сквозь океан огня.

Пули летели роем

Со стороны реки,

Но только, сцарапнув краску,

Сплющивались в комки.

Как тут не вспомнить о Родине,

Которая нас вела,

Которая лучшие в мире

Нам машины дала.

Японцы прямой наводкой

Стреляли на сто шагов,

Но танки стальной лавиной

Обрушились на врагов.

Летели на воздух пушки,

Люди, грузовики,

Трупы горой лежали

На берегу реки.

Нате, вам, получайте!

Раз война, так война:

Ни одного японца

Не оставим на семена!

Я шел напролом, я видел,

Как фронт их по швам трещит…

Но в этот момент снарядом

Мне угодило в щит.

Я сразу оглох от грома

И ослеп от огня,

Водитель упал убитый,

Кровью залил меня,

Но он нажал, умирая,

Последним рывком педаль.

Казалось, что даже мертвый

Ведет он машину в даль.

Я принял из мертвых рук его

Горячие рычаги

Броня обжигала жаром,

В упор стреляли враги.

Снарядом разворотило

Нам пушку и пулемет.

Тот, кто бывал в атаках,

Сразу меня поймет:

По нас стреляли из пушки

— А нам осталось молчать.

По нас строчат пулеметы —

Нам нечем им отвечать.

Но я — командир и, значит,

Должен быть впереди,

Вперед! Приказала Родина!

Вперед до конца иди!

Мой танк рванулся, израненный,

Подпрыгивая и ревя,

Встречных и поперечных

Гусеницами давя.

Мы давили их пулеметы,

Их винтовки и их тела,

Сквозь весь японский лагерь

Дорога наша прошла.

На склонах Баин-Цагана

Осталась от их полков

Только гора из трупов,

Винтовок, клинков, штыков.

Я знаю, у нас об этом

Не принято забывать.

— Не раз еще нам придется

За Родину воевать.

Но под свинцовым градом,

Под огневым дождем —

Везде, где велит нам Родина,

Мы напролом пройдем!»

Красноармеец Н. ДАМАСКИН

ЗАПИСКИ АРТИЛЛЕРИСТА

В конце мая 1939 года нас призвали на сбор. В Красной Армии я не был десять лет, с 1929 года. «Ну, — думаю, — надо подучиться, а то уже и пушку забыл».

Приехали мы, увидели орудия, — и глазам своим не поверили. Невиданные, совсем иной конструкции пушки стояли на полигоне. Ствол короткий, колеса на резине. Ну, значит, придется заново учиться!

12 июня для меня был великий день. Я принял воинскую присягу, дал клятву на верность своему народу. А вскоре мы получили приказ выехать на восток. В пути изучали доклад товарища Сталина и речь товарища Ворошилова на XVIII съезде партии. Из газеты «На боевом посту» узнали о японской провокации у реки Халхин-Гол. «Эх, — думаем, — направили бы нас туда!» Выгрузились на одной из далеких станций и двинулись дальше пешим маршем. Вскоре стало ясно, что мы идем как раз туда, куда так желали.

Путь был труден. Шли безлюдными степями Монгольской Народной Республики 700 с лишним километров. Шли ночью, а днем отдыхали. Случалось, на дневках не было воды, и чтобы напоить коней, приходилось ездить за 12 километров. Жара становилась все сильнее. Кони вязли в песках. Мы простились с нашими боевыми друзьями и пересели на машины.

20 июля впервые увидели над собой — японские самолеты. Они пытались бомбить нас. Наши «ястребки» быстро заставили их удрать восвояси.

25 июля на рассвете благополучно переправились через реку Халхин-Гол. Она часто обстреливалась японцами из орудий, особенно утром и вечером. Был дождь, грязь. Мы помогли застрявшим машинам с пушками подняться в гору и потом остановились, ожидая приказа.

Пришел лейтенант Басов и сообщил, что наш третий взвод действует отдельно со вторым батальоном. Батальон уже находился на передовой позиции. Снова двинулись в путь. Едем, как и раньше. Разница лишь в том, что вокруг рвутся снаряды и даже пули свистят. Но я и все мои товарищи чувствуем себя храбро. Главное, хочется поскорее вступить в бой.

Подъехали к сопке, занятой нашей пехотой. Откатили пушки, сгрузили часть снарядов, а машины отвели в надежное укрытие. Энергично занялись оборудованием огневой позиции.

Лейтенант Басов выбрал позицию в кустах, где легче было маскироваться. Едва мы расположились, как вблизи стали падать вражеские снаряды. Один упал в двух метрах от Вшивкова и Долгих, но, к счастью, не разорвался. А японцы, слегка прощупав кусты, тотчас же перенесли огонь влево, не причинив нам никакого вреда.

Окопались. Боевой наш командир тов. Бойченко определил цель, дал указания. Орудие Заякина начало стрелять. Снаряды рвались близко, сразу же за сопкой. Значит японцы находятся не дальше как в полутора километрах. Пристрелка готова.

Вечером враг собирался пойти в атаку. Это заметили с наблюдательного пункта тов. Бойченко и его храбрые разведчики Бушуев и Гилев. Мы открыли огонь. Группировка японцев рассеяна, уничтожен один пулемет.

— Пехота повеселела и аплодирует, — сказал тогда Бойченко.

Пробовали японцы еще раз пойти в атаку, и опять мы их сбили. К вечеру враг открыл сильный артиллерийский огонь. Ведь мы уже достаточно дали о себе знать. Японская артиллерия била подряд полтора часа, осыпая снарядами все кругом. Снаряды рвались рядом с моим окопом, так что осыпалась земля. У Вшивкова побило осколком винтовку, у Микова порвало шинель. Один обессилевший осколок угодил прямо в грудь бойцу Долгих. Толкнул — и только.

Вот один снаряд упал у самого того окопа, где находится пятое орудие. «Ну, — думаю, — побьет кого-нибудь». Тишина. Все молчат, ждут. Разрыва так и не последовало. Многие вражеские снаряды не рвались, и мы подумали, что это помощь наших братьев — рабочих Японии. Так оно и оказалось. Когда вскрыли некоторые неразорвавшиеся снаряды, то находили в них листовки, а вместо взрывчатого — песок. В листовках было написано: «Чем можем, помогаем».

Все кончилось благополучно: пушки все