Освобождение животных - Питер Сингер

сфере питания, чем в области, ожидающей своего развития — этике.

Обычно считается, что не так уж трудно определить позицию отношения к животным,

наиболее соответствующим нашим убеждениям. Нас никто не принуждает приносить в

жертву какие-либо ценности, потому что в нашей нормальной жизни отсутствуют

серьезные столкновения интересов между человеком и животными. Однако

возможность более необычных случаев, когда такие столкновения интересов станут

реальностью — вполне допустима. Например, нам необходимо вырастить урожай

овощей и зерна для собственного пропитания. Но этот урожай может быть уничтожен

кроликами, мышами и другими «вредителями». И уже перед нами конфликт интересов

между людьми и животными нечеловеческого происхождения. Как нам быть в данном

случае, если мы хотим действовать в соответствии с принципом равных подходов к

рассмотрению интересов? Давайте отметим, что делается сегодня в такой ситуации.

Конечно фермер будет стремиться уничтожить «вредителей» наиболее дешевым и

доступным способом. По всей вероятности это будет ядохимикат. Животные съедят

отравленные приманки и умрут медленной мучительной смертью. Ядовитое вещество

останется в окружающей среде, распространяясь в почве и воде. Не касаясь совсем

интересов «вредителей», отметим лишь, что формулировка «вредители» создает

впечатление отсутствия иной оценки для животных. Однако классификация

«вредители» — это наше собственное произведение и кролик, выступающий

вредителем, может испытывать страдания, но как объект, заслуживающий

рассмотрения, может толковаться как умный белый кролик — общий любимец.

Проблема заключается в том, как защитить наши собственные пищевые необходимые

запасы с учетом уважения интересов животных. Решение проблемы не должно

исключать использование наших технологических возможностей для этого, и если нет

способа общего удовлетворения сторон, то по крайней мере, это должен быть выход с

наименьшими страданиями не в пример вышеупомянутому «решению» фермера.

Очевидно, что лучшим было бы использование приманок, вызывающих стерильность,

вместо затяжной смерти.

Когда нам необходимо защитить наше продовольствие от кроликов, а наши дома и

наше здоровье от мышей и крыс, нам свойственно подстегивать наше насилие над

животными, якобы сознательно захватывающими нашу собственность, забывая, что

животные постоянно ищут пищу, питаясь там, где удается ее найти. При нынешней

нашей позиции к животным было бы абсурдом ожидать, что люди изменят их

поведение в этом отношении. Возможно со временем, когда основные жестокости

будут исправлены, и позиция к животным будет изменена, прозревшие люди смогут

увидеть, что те самые животные, считающиеся сегодня «угрозой» нашему

благосостоянию, не заслуживают тех жестоких смертей, в которые мы их повергаем, и

тогда мы наконец разработаем более гуманные методы ограничения численности тех

видов, интересы которых действительно несовместимы с нашими собственными.

Подобный ответ может быть дан тем охотникам и контролерам, которые вводят нас в

заблуждение, говоря о контролируемых ими неких «убежищах дикой жизни». Эти

охотники или титулованные «творцы нового порядка в природе» заявляют, что во

избежание перенаселенности оленей, тюленей или иных видов животных, о которых

идет речь, они должны периодически отстреливаться охотниками в виде своеобразной

«жатвы» или изъятия особей, превышающих оптимальную популяцию. И все это

необходимо делать в интересах самих же животных. Использование термина «жатва»

или «сбор урожая» часто встречается в публикациях охотничьих организаций,

делающих лживые заявления, что такая периодическая резня мотивирована интересами

самих животных. Эта терминология показывает что охотник думает об оленях или

тюленях так, как если бы они были урожаем или залежами угля — объектами,

интересными поскольку это служит интересам человека. Такая позиция не учитывает

жизненно необходимый факт, что олени и другие охотничьи животные способны

чувствовать и удовольствие, и боль. И поэтому они существуют не для наших целей и

потребностей, а имеют свои собственные интересы. Если, действительно, при стечении

особых обстоятельств их популяция вырастает до таких размеров, что может

причинить вред собственной среде обитания, перспективе их выживания или других

животных, обитающих здесь, тогда это может служить основанием для человека

осуществить ряд контролирующих мер, но очевидно, что с учетом интересов животных

эти действия не должны быть связанными с убийством и ранением животных, а

направляться скорее по линии снижения их плодовитости. Если мы сумеем добиться

более гуманных методов контроля за популяциями диких животных в резерватах, это

поможет уменьшить трудности, с которыми мы сталкиваемся. Наиболее тревожный для

нас фактор сегодня — это отношение властей к резерватам дикой жизни, как к «полям

для сбора урожая», что вошло уже в ментальность их, и второе — это отсутствие

интереса к поиску современных технических средств популяционного контроля,

который мог бы уменьшить количество животных, изымаемых из природы в качестве

ужасающей охотничьей «жатвы».

Я должен сказать, что отмечая разницу между такими животными, как олени с одной

стороны, и такими, как свиньи и цыплята, надо сказать, что она, по сути, сводится к

тому, что мы не должны говорить о любых формах животной жизни, будь то дикой или

окультуренной в терминологи «урожаев», «жатвы» и т.п., что обычно относится к

сфере выращивания зерновых культур. Дело в том, что животные обладают

способностью к восприятию чувств удовольствия и боли, чего лишены растения. И с

этой точки зрения другое возражение общего плана может звучать так: «А откуда мы

можем знать, что растения не испытывают страданий?» Чаще возражающий не

рассматривает серьезно вопрос распространения на растения способности страдать,

равно как способ проявления страданий. Вместо этого возражающий питает надежду

показать, что действуя согласно принципу, который я отстаиваю, мы должны

прекратить питаться растениями так же, как и животными, что будет означать для нас

голодную смерть. Таким образом, заключение, к которому возражающий приводит нас,

означает, что если невозможно жить без нарушения принципа равных подходов к

рассмотрению, нам необходимо не беспокоиться о нем вообще, а продолжать то, что

мы всегда делаем — питаться растениями и животными.

Приведенному возражению присуща слабость как в смысле фактическом, так и

логическом. Достоверных и заслуживающих доверия данных о том, что растения

способны ощущать удовольствие или боль — не имеется. Хотя недавно вышедшая

популярная книга «Тайны жизни растений» утверждала, что растения имеют своего

рода удивительные возможности, включая возможность читать мысли человека,

иллюстрируя это описанием поражающих воображение опытов, хотя они не были

подкреплены серьезными институтскими исследованиями, а недавние попытки

экспериментаторов ведущих университетов повторить эти опыты не увенчались

получением каких-либо положительных результатов. Такая неудача в подтверждении

экспериментов была объяснена теми, кто выступил сначала с потрясающими

сообщениями, что только постановкой «супер-чистого» опыта можно осуществить

подтверждение этих удивительных свойств растений. А вот что сказал об

экспериментах Клеве Бакстера и его детекторе лжи биолог из Йельского университета

Артур Галстон: «Так во что же вы хотите поверить, или в результаты тщательно

поставленных и описанных опытов, повторенных компентентными исследователями во

всем мире, или же в результаты, полученные на нескольких объектах, отобранных для

«специальных контактов» с таким же текстовым материалом?»

В главе первой этой книги я привел три основные признака, дающие явные основания,

чтобы поверить в то, что животные нечеловеческого происхождения могут чувствовать

боль: это характер поведения, природа устройства их нервной системы и эволюционная

оправданность ощущения боли для выживания вида. Ни один из этих признаков не дает

нам каких-либо оснований поверить в ощущение растениями боли. У растений не было