Четыре. История дивергента - Вероника Рот

– Я очень сомневаюсь, что ты бы стала одной из них. Но твое замечание вполне справедливо.

Мы сидим в тишине несколько секунд и наблюдаем за волнами, которые бушуют внизу.

– Из тебя выйдет хороший инструктор, – наконец произносит Шона. – Ты научил меня драться по-настоящему.

– Спасибо.

– Вот вы где! – Голос Зика раздается позади нас.

Я оглядываюсь. Зик держит за горлышко бутылку с коричневой жидкостью.

– Пойдемте. Я кое-что обнаружил.

Мы с Шоной синхронно пожимаем плечами, а затем направляемся к дверям на противоположную сторону Ямы – к тем самым, в которые мы впервые вошли после прыжка в сеть. Но у Зика явно что-то на уме. Мы проходим коридор и один пролет лестницы.

Теперь Зик ведет нас к двери, замок на которой заклеен скотчем.

– Сейчас будет… ой!

– Извини, что налетела на тебя, – говорит Шона.

– Подождите, почти нащупал…

Зик распахивает дверь, впуская в комнату тусклый свет, и мы замираем. Мы – на другой стороне пропасти, в нескольких футах над водой. Яма над нами кажется бесконечной, а люди, снующие возле перил, превращаются в крошечные, едва различимые темные фигурки. Я смеюсь. Зик только что подвел нас к очередному моменту бунта, вероятно, сам того не желая.

– Как ты нашел это место? – восклицает Шона с интересом.

Она спрыгивает на один из нижних камней. А я замечаю, что это – своеобразный лаз. По нему можно даже запросто подняться вверх по стене, если бы мне захотелось поболтать с кем-то на противоположном краю пропасти.

– Мне рассказала про него та девушка, Мария, – отвечает Зик. – Ее мама занимается обслуживанием пропасти. Я и не представлял, что у нас есть такие должности, но, видимо, есть.

– Ты еще с ней встречаешься? – спрашивает Шона, стараясь, чтобы ее голос звучал небрежно.

– Нет, – мотает головой Зик. – Каждый раз, когда я был с ней, мне хотелось пойти к друзьям. Так ведь не должно быть?

– Не должно, – соглашается Шона и становится веселее, чем была.

Я аккуратно спускаюсь на камень, который уже заняла Шона. Зик садится рядом с нами, открывает бутылку и передает ее нам.

– Я слышал, что ты не претендуешь на должность лидера, – заявляет он. – Я подумал, что ты захочешь выпить.

– Да, – соглашаюсь я и делаю глоток.

– Считай пьянство в общественном месте как большой… – он умолкает, тыча средний палец в сторону стеклянного потолка Ямы. – …для Макса и Эрика.

«И для Эвелин», – думаю я, делая следующий глоток.

– Я буду работать в диспетчерской, пока не придут неофиты, – говорю я.

– Шикарно! – радуется Зик. – Хорошо, что у меня там будет друг. Сейчас со мной никто не общается.

– Ты говоришь прямо как я, когда я жил в своей бывшей фракции, – замечаю я и хохочу. – Вообрази, что во время обеденного перерыва на тебя никто даже не смотрит.

– Ой! – удивляется Зик. – Тогда я готов поспорить, что ты счастлив попасть в Лихачество.

Я снова беру у него бутылку, поспешно глотаю жгучий алкоголь, который растекается у меня в желудке, и вытираю рот тыльной стороной ладони.

– Да, – отвечаю я, – верно.

Если ситуации во фракциях будут ухудшаться, в чем моя мать пыталась меня убедить, то отсюда будет неплохо за этим наблюдать. По крайней мере, у меня есть друзья, которые составят мне компанию, когда случится катастрофа.

Сразу после наступления темноты я натягиваю капюшон до самых бровей и бегу по району изгоев, который располагается прямо возле границы с сектором Альтруизма. Я едва не проскочил школу, но вовремя остановился. Теперь я точно знаю свое местоположение и могу здесь ориентироваться. Когда-то я ворвался в склад изгоев в поисках горящего уголька.

Наконец я добираюсь до ветхой двери и стучу по ней кулаком. Я слышу голоса и чувствую запахи еды, исходящие из одного из открытых окон, где дым от костра просачивается в переулок. Затем доносятся шаги – кто-то приближается к двери, чтобы посмотреть, что случилось.

Теперь на мужчине надета красная рубашка Товарищества и черные штаны Лихачества. Из его заднего кармана по-прежнему торчит полотенце – то же самое, которое было в прошлый раз, когда я говорил с ним. Он только слегка открывает дверь и вглядывается в темноту.

– Надо же, кто к нам пожаловал! – протяжно говорит он, обращаясь ко мне. – Чем обязан визиту? Скучал по моей прекрасной компании?

– Когда мы встретились, вы ведь были в курсе, что моя мать не умерла? – выпаливаю я. – Вы потому и узнали меня, что проводили с ней время? И она вам рассказала, будто в Альтруизм ее отнесло по инерции?

– Да, – отвечает он. – Я решил, что не мое это дело говорить тебе, что Эвелин жива. Ты хочешь требовать у меня извинений, парень?

– Нет, – заявляю я. – Я здесь, чтобы передать ей сообщение. Вы отдадите его ей?

– Разумеется. Я увижусь с ней в ближайшие пару дней.

Я лезу в карман, достаю сложенный листок бумаги и протягиваю ему.

– Можете прочитать, мне все равно, – замечаю я. – И спасибо вам.

– Нет проблем. Не хочешь зайти? Ты начинаешь походить на нас, а не на них, Итон.

Я качаю головой.

Потом я бреду по переулку и, прежде чем повернуть за угол, оглядываюсь. Мужчина читает мою записку и передо мной тотчас возникает текст моего послания:

«Эвелин, возможно, когда-нибудь. Но не сейчас.

4.

Постскриптум. Рад, что ты жива».

Предатель

Еще один год, еще один День посещения.

Два года назад, будучи неофитом, я притворился, что для меня не существует этой даты – и прятался в тренажерном зале, избивая грушу. Я сидел там очень долго, и в итоге от меня пару дней подряд пахло пылью и потом. Кстати, в прошлый раз, когда я впервые обучал неофитов, я провел День посещения таким же образом, хотя Зик и Шона приглашали меня присоединиться к их семьям. Но сейчас у меня есть дела поважнее, чем избивать грушу и переживать из-за своей неблагополучной семейки. Я направляюсь в диспетчерскую.

Я прохожу мимо Ямы, маневрируя между детьми и родителями. Кто-то плачет, не скрывая слез, а кто-то громко смеется. Сегодня в Лихачество могут приходить все родственники, даже если они принадлежат к другим фракциям. Но спустя некоторое время они обычно отказываются от этой идеи. В конце концов, «фракция важнее крови».

Одежду разных фракций в основном носят семьи перешедших. Например, сестра-эрудит Уилла красуется в светло-голубом, родители-правдолюбы Питера облачены в белое и черное. Я наблюдаю за ними, размышляя, действительно ли они сделали из него того, кем он есть. Но чаще всего людей не так просто понять.

Мне нужно быть на задании, но я останавливаюсь возле пропасти, вдавившись в перила. В воде плывут кусочки бумаги. Теперь, когда я знаю, где ступеньки врезаются в скалу, я легко нахожу их и потайную дверь, ведущую к ним. Я слегка улыбаюсь, вспоминая часы, проведенные на гладких камнях с Зиком или Шоной, – иногда мы говорили, а порой молча сидели и слушали шум воды.