Четыре. История дивергента - Вероника Рот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Надеюсь, ты сделаешь для меня исключение, – говорю я.
– Не очень много людей заявляется в салон с такими срочными просьбами, – замечает Тори.
– Все когда-то бывает в первый раз.
– Ладно. – Она соглашается. – Ты уже придумал рисунок?
– Месяц назад, когда мы проходили через твою квартиру, я видел рисунок, где были изображены символы всех фракций вместе. Он у тебя еще есть?
Тори хмурится:
– Он не должен был попадаться тебе на глаза.
Я уже догадался, почему. Я знаю, почему она не хочет ничего афишировать. Та картинка символизирует опору на другие фракции вместо утверждения превосходства Лихачества, чем обычно отличаются татуировки Тори. Даже авторитетные лихачи боятся показаться слишком бесстрашными, и я не представляю, что грозит людям, которых можно назвать «предателями фракции», но это именно та причина, по которой я здесь.
– Татуировка несет важный смысл, – объясняю я. – Я хочу именно ее.
Я обдумывал многое по пути сюда, снова и снова возвращаясь мыслями к словам матери. «Ты способен на большее, чем может дать любая фракция». Она наверняка считала, что для того, чтобы суметь больше, мне придется покинуть Лихачество и людей, которые приняли меня как своего. Она, похоже, не сомневалась, что я прощу ее и позволю себе погрязнуть в ее убеждениях и в образе жизни. Но мне совсем не обязательно сбегать от лихачей. Теперь я не обязан делать то, что мне не хочется. Я способен достичь многого и здесь – среди лихачей. Кроме того, я уже достиг чего-то большего, и настал час показать это остальным.
Тори озирается по сторонам, ее глаза поднимаются к камере в углу – к той самой, которую я заметил еще на входе. Она тоже из тех, кто видит камеры.
– Это была просто глупая картинка, – громко произносит она. – Не переживай, мы найдем тебе что-нибудь получше.
Тори ведет меня в конец салона, через кладовку мы добираемся до ее квартиры. Из ветхой кухни мы проходим в гостиную. Рисунки по-прежнему разбросаны на кофейном столе.
Тори перебирает листы и наконец находит татуировку, о которой я говорил. Пламя Лихачества, убаюканное руками Альтруизма, корни дерева Товарищества, растущие под глазом Эрудиции, который покоится под весами Правдолюбия. Все символы фракций расположены рядом друг с другом. Тори демонстрирует мне рисунок, и я киваю.
– Я не могу сделать ее на видном месте, – говорит она. – Тогда ты превратишься в ходячую мишень. Тебя начнут подозревать в предательстве фракции.
– Я хочу тату во всю спину.
Раны, оставшиеся с последнего дня, проведенного с отцом, полностью зажили, но я хочу помнить, где они были. Я не собираюсь забывать то, от чего я сбегал всю свою жизнь.
– Ты из тех, кто действительно не останавливается на полпути. – Тори вздыхает. – Я не отниму у тебя много времени. Нужно будет прийти еще пару раз. Нам придется делать тату здесь, после отбоя. За этой комнатой почти никогда не наблюдают, но я не хочу, чтобы нас засекли камеры.
– Отлично, – резюмирую я.
– Кстати, человек, который делает подобную татуировку, должен вести себя тихо, – заявляет она, искоса поглядывая на меня. – В противном случае тебя могут посчитать дивергентом.
– Дивергентом?
– Так называют людей, которые осознают происходящее во время симуляции. Дивергентов нельзя причислить ни к одной из фракций, – объясняет Тори. – Это слово не произносят без сострадания, потому что дивергенты часто умирают при странных обстоятельствах.
Тори упирается локтями в колени. Это – ее обычная поза, когда она делает наброски желаемой татуировки на копирке. Наши глаза встречаются, и я понимаю – Амар. Именно Амар осознавал происходящее во время симуляций, а теперь он умер. Амар был дивергентом. Как и я.
– Спасибо за ликбез. – Я благодарю Тори.
– Всегда пожалуйста, – рассеянно кивает она и возвращается к рисунку. – У меня складывается впечатление, что ты любишь отдаваться делу до последнего.
– А что здесь такого? – интересуюсь я.
– Ничего, просто у тебя есть бесстрашие – редкое качество для человека, который рос среди альтруистов, – произносит она, и ее рот искривляется в ухмылке. – Давай начнем. Я напишу Баду записку. Пусть побегает разок в одиночестве.
* * *Возможно, Тори права. Наверное, мне действительно нравится выжимать из себя все соки. Может, у меня есть мазохистские наклонности, благодаря которым я использую одну боль, чтобы избавиться от другой. Легкое жжение, которое остается на следующий день после обучающей программы для лидеров, помогает мне сконцентрироваться на главном. Я стараюсь не прислушиваться к холодному и низкому голосу матери, который до сих пор звучит у меня в ушах, и не думаю о том, как я оттолкнул ее, когда она попыталась утешить меня.
В течение долгих лет после ее «смерти» я всегда мечтал о том, что она придет ко мне посреди ночи, погладит меня по волосам и скажет что-нибудь успокаивающее и одновременно бессмысленное, вроде «Все будет в порядке» или «Когда-нибудь все станет лучше». Потом я запретил себе мечтать о маме, потому что гораздо больнее было скучать по кому-то или чему-то и вообще никогда этого не получить. Поэтому я предпочел погрузиться в настоящее и стал как-то справляться со своими проблемами. А впереди меня ждало что-то еще… Сейчас я даже не хочу представлять, что было бы, если бы мы с ней помирились. Каково это – жить с мамой? Я слишком взрослый, чтобы слушать глупые утешения.
Я вырос, и уже не верю в то, что все будет хорошо. Я проверяю верхнюю часть повязки, которая выглядывает из-под воротника, и убеждаюсь, что она прочно держится. Сегодня утром Тори нарисовала на моем теле контуры первых двух символов – Лихачества и Альтруизма. Они будут больше, чем остальные, поскольку олицетворяют собой фракцию, которую я выбрал, и фракцию, к которой у меня есть предрасположенность. По крайней мере, я считаю, что у меня она есть, хотя сложно судить наверняка. Тори посоветовала мне не снимать повязку. Когда я в рубашке, видно только пламя Лихачества. Я не собираюсь снимать рубашку на людях и не думаю, что у меня будут сложности.
Все уже находятся в конференц-зале и слушают Макса. Зайдя в зал и сев на свое место, я чувствую дикую усталость. Эвелин ошибалась во многом, но она точно была права, когда говорила о лихачах. Джанин и Максу не требуется лидер, им необходима пешка, поэтому они выбирают из самых молодых – из них легче лепить то, что нужно. Но со мной у них ничего не получится. Я не буду пешкой ни для них, ни для своей матери, ни для своего отца. Я принадлежу лишь самому себе.
– Как мило, что ты решил к нам присоединиться, – замечает Макс. – Наше собрание прервало твой сон? – Все хихикают, а Макс продолжает: – Итак, сегодня я хочу услышать ваши идеи о том, как можно улучшить фракцию Лихачества. Меня очень интересует ваше мнение по поводу того, каким вы видите Лихачество в будущем. Мы будем встречаться группами, самые старшие пойдут первыми. Остальные пусть соберутся с мыслями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});