Четыре. История дивергента - Вероника Рот

– Что случилось? – спрашивает он.

– Одного из моих неофитов ударили ножом в глаз, – отвечаю я.

– А почему ты заявился ко мне? Разве никто не доложил о происшествии Эрику?

– Как раз об этом я и хочу с вами поговорить. Не возражаете, если я войду?

Не дожидаясь ответа, я проскакиваю мимо него в гостиную. Макс включает свет, и я вижу чудовищный беспорядок. Грязные чашки и тарелки разбросаны по журнальному столику, декоративные подушечки раскиданы по дивану, пол посерел от пыли…

– Я хочу, чтобы процесс посвящения снова стал прежним, каким и был до того, как Эрик решил сделать его более жестким, – начинаю я. – И пусть Эрик держится подальше от моих учеников. Ему вовсе незачем присутствовать на моих тренировках.

– Ты полагаешь, что в деле с неофитом виноват Эрик? – осведомляется Макс, скрещивая руки. – Или ты считаешь, что твое положение позволяет тебе выдвигать какие-то требования?

– Да, это его вина, разумеется! – громко выпаливаю я и на миг умолкаю. – Если бы десять человек не боролись за одно место, они бы не доходили до такого отчаянного состояния, а теперь они готовы друг друга растерзать! Эрик создал им чересчур жесткие условия – неудивительно, что рано или поздно они теряют голову!

Макс хмурится. Он выглядит раздраженным, но он хотя бы не говорит, что я смешон. Неплохой результат.

– Ты не думаешь, что за этот случай должен нести ответственность только нападавший неофит? – спрашивает Макс. – Мне кажется, здесь есть вина новичка, а не только Эрика.

– Конечно, он или она, не важно, кто – должны понести ответственность, – соглашаюсь я. – Но такого бы никогда не произошло, если бы Эрик…

– Нельзя быть настолько самоуверенным, – перебивает Макс.

– Это ясно любому здравомыслящему человеку!

– А я, значит, не здравомыслящий? – тихо произносит Макс. Его голос звучит угрожающе, и я вдруг вспоминаю, что он не просто лидер Лихачества, который симпатизирует мне по необъяснимой причине, а человек, который тесно общается с Джанин Мэтьюз.

Именно он дал Эрику повышение, и он, вероятно, причастен к смерти Амара.

– Я другое имел в виду, – объясняю я, пытаясь сохранять спокойствие.

– Тогда выбирай выражения, – отчеканивает Макс, подходя ближе. – Иначе можно решить, что ты оскорбляешь своих руководителей.

Я не отвечаю, а он делает очередной шаг в мою сторону.

– А может, ты ставишь под сомнение ценности своей фракции, – добавляет Макс и переводит взгляд своих налитых кровью глаз на мое плечо.

Татуировка пламени Лихачества виднеется из-под воротника моей рубашки. Я скрываю изображение пяти символов фракций с самого начала, но почему-то сейчас я опасаюсь, что Макс давно знает о тату. Он понимает, что она означает, а это лишь усиливает мою тревогу. Макс уже меня раскусил! Ему известно, что я – не идеальный член Лихачества, раз я считаю, что ценить нужно не только добродетель. Я – отверженный дивергент.

– У тебя был шанс стать лидером, – цедит Макс. – Возможно, несчастного случая можно было избежать, если бы тогда не струсил и не передумал. Но ты сплоховал. А теперь, парень, тебе придется разбираться с последствиями. – Лицо Макса выдает его возраст. У него появились морщины, которых не было ни в прошлом году, ни раньше, а его кожа приобрела серовато-коричневый оттенок, будто ее посыпали пеплом.

– Эрик так увлекся процессом посвящения, потому что в прошлом году ты отказался следовать его указаниям…

В прошлом году в тренажерном зале я останавливал все бои, прежде чем кто-то получит серьезную травму, невзирая на распоряжение Эрика, согласно которому драка продолжается до тех пор, пока один из участников не потеряет сознание. В результате я едва не лишился должности инструктора, что непременно случилось бы, если бы не вмешался Макс.

– И я хотел дать тебе последний шанс, чтобы все исправить, естественно, под чутким присмотром, – продолжает Макс. – Но ты меня разочаровал. Ты зашел слишком далеко.

Пот, который прошиб меня по пути сюда, испарился. Макс отходит назад и открывает дверь.

– Убирайся из моей квартиры и разбирайся со своими неофитками, – рявкает он. – И больше не переступай эту черту.

– Да, сэр, – тихо отвечаю я и ухожу.

Рано утром я отправляюсь навестить Эдварда в больнице. Солнце поднимается и светит сквозь стеклянный потолок Ямы. Голова Эдварда замотана белыми бинтами, и он не может ни двигаться, ни говорить. Я молча сажусь рядом и смотрю, как настенные часы отсчитывают минуты.

Я вел себя по-идиотски. Считал себя непобедимым, верил, что Макс никогда не передумает видеть меня в качестве своего коллеги! Я даже не сомневался, что он в некоторой степени мне доверяет. Нужно быть более предусмотрительным. Максу требуется лишь пешка. Это говорила мне мама.

Но я не хочу быть пешкой. Хотя теперь я вообще не знаю, кем мне быть.

Обстановка, которую выдает подсознание Трис Прайор, жуткая и одновременно красивая – золотисто-зеленое небо и желтая трава, распростершаяся на несколько миль в каждую сторону. Странно наблюдать за чужой симуляцией страха. Это очень личное. Я не считаю себя вправе заставлять людей становиться уязвимыми, даже если они мне не нравятся. Каждый человек имеет право на свои секреты. От просмотра страхов моих подопечных у меня складывается ощущение, будто мою кожу соскребли наждачной бумагой.

Желтая трава в симуляции Трис не колышется. Если бы не спертый воздух, я бы скорее назвал это простым сном, нежели кошмаром. Но он означает для меня одно – надвигается гроза.

Внезапно по траве проносится тень, и на плечо Трис садится большая черная птица, впиваясь когтями в ее рубашку. Кончики моих пальцев покалывает от воспоминания о том, как я коснулся плеча Трис, когда она вошла в комнату симуляции. Я невольно думаю о том, как я убрал ее волосы с шеи, чтобы ввести инъекцию. Легкомысленный глупец.

Трис сильно ударяет черную птицу, и в мгновение ока ситуация меняется – гром грохочет, небо темнеет, но не из-за туч, а из-за птиц. Они двигаются огромной стаей – согласованно, как части одного разума. Страшный крик Трис – самый худший звук во всем мире – она в отчаянии жаждет помощи. Я безумно хочу ей помочь, хотя и понимаю, что все не по-настоящему. Я знаю. Вороны безжалостно наступают, окружают Трис, и она оказывается погребенной заживо в черных перьях. Трис неустанно зовет на помощь, но я бессилен, я не хочу видеть ее гибель, не хочу наблюдать за тем, что будет дальше.

Но вдруг Трис начинает двигаться, и теперь она уже лежит в траве, успокоившись. Если ей сейчас больно, она ничего не показывает – просто закрывает глаза и сдается. Почему-то именно ее поза действует на меня еще хуже, чем ее крики о помощи.